Богатство и щедрость в рыцарском сознании
Литература рыцарской среды выявляет органичную связь понятий
чести, могущества и богатства. Чем сильнее и могущественнее рыцарь, тем, как
правило, он и богаче. Богатство являлось знаком не только могущества, но и
удачливости. Именно поэтому в «Песне о Нибелунгах» основная коллизия рыцарской эпопеи разворачивается вокруг
темы клада Нибелунгов. Возвратить его для Кримхильды означает и восстановить
честь, и подтвердить могущество.
Щедрость – оборотная сторона удачи и могущества. Кодекс чести включал в себя
щедрость как обязательную максиму поведения рыцаря. Чем сильнее был сеньор, чем
могущественнее был его линьяж, тем, как правило, богаче он был. Как правило, и
щедрее. Следует особо подчеркнуть, что идеал щедрости, как и идеал мужества,
особенно в раннюю эпоху носил некий избыточный характер. Хрестоматийный пример о
рыцаре, засеявшем поле серебром, невольно приходит на ум в качестве примера
экстремального выражения характера этой ценности.
Традиции рыцарской среды, с присущей ей склонностью публично демонстрировать и
«расточать» богатство, были сильны даже в условиях, когда жизнь диктовала новые
требования. Это особенно ярко видно в повседневной жизни. Так, в XV веке
тирольский эрцгерцог Сигизмунд мог задаривать кубками, наполненными до краев
серебряными самородками, своего знатного гостя и племянника, молодого короля,
Максимилиана I. Другой пример. В 1477 году саксонский курфюрст Альбрехт, заехав
на рудник в Шнееберге, приказал накрыть себе стол на большой глыбе серебряной
руды шириной в 2, высотой в 4 метра с тем, чтобы иметь возможность посостязаться
с самим императором. Во время застолья курфюрст горделиво заметил своим
сотрапезникам, что могучий и богатый император Фридрих, как бы ни был богат, не
имеет пока «такого великолепного стола».
Эта избыточная, нерациональная щедрость проявляла себя в пышных пирах,
празднествах. Не случайна английская поговорка XIII века – «сеньор не садится за
стол один». Не случайны и такие атрибуты убранства рыцарского замка как длинные
столы и длинные скамьи. За обильными пирами нередко следовали (по крайней мере,
для не особо богатой части рыцарства) дни скудного рациона и вынужденного
воздержания. Безусловно, в темные века, когда Европа представляла собой
натурально-хозяйственный мир деревень и замков, в которых ценность сокровищ,
особенно денег, была принципиально иной, нежели в современном мире, не
просчитываемое расточение сокровищ, шире – богатства, было органично рыцарскому
мироощущению с его гипертрофированной потребностью в публичном самоутверждении.
Однако и в более позднюю эпоху, когда развивавшийся товарно-денежный уклад начал
диктовать необходимость счета денег, идеал избыточной щедрости продолжал быть
значимым императивом поведения людей, что нередко оборачивалось курьезами
трагикомического, с точки зрения современного человека, характера. Свадьба,
которую устроили ландсхутские герцоги в Баварии в 1475 году (а они были
настолько богаты, что ходили упорные слухи, будто бы в их владениях есть башня,
набитая доверху деньгами), была настолько пышной, что собрала всю знать
Германии. Однако затраты были столь велики, что казначей герцогов, получив отчет
о расходах, повесился.
Богатые пиры, роскошная одежда, дорогое оружие, подарки – публичные знаки
могущества и удачливости. Вместе с тем богатство имело не только
психолого-символический и знаковый смысл. Оно являлось и средством привлечения
вассалов. Маркграф Рюдегер, вассал Кримхильды, поставленный перед выбором:
сохранить верность своей госпоже или дружбу с бургундскими королями, просит Кримхильду освободить его от присяги вассальной верности и обещает возвратить
пожалованные ему ленные владения – земли с бургами.
Безусловно, что дары, которые получали рыцари за свою службу, были различными.
Рыцари более знатные и могущественные получали от тех, кто стоял выше их на
иерархической лестнице и был богаче, соответствующие ленные владения.
Безлошадные, как их называли, то есть небогатые рыцари, могли служить за кров,
лошадей, словом за определенное содержание и т.д. Важно подчеркнуть, что идеал
рыцарской щедрости получил столь широкий резонанс в культурном обиходе
западноевропейского мира на почве вполне определенных социальных практик.
Гранды, говорится в уже приводимом отрывке из сирвенты Бертрана де Борна,
становятся во время войны щедрее.
В хронике Робера де Клари, мелкого рыцаря из Пикардии, участника IV крестового
похода, много говорится о том, что простые chevalier были обделены высокородными
рыцарями добычей. Все повествование этого глашатая мелкого небогатого рыцаря из
Франции пронизано духом негодования по поводу «несправедливости», содеянной
сеньорами, ибо «ничто не было разделено к общему благу войска, или ко благу
бедных рыцарей, или оруженосцев, которые помогли завоевать это добро». За обидой
рыцаря-хрониста скрываются притязания тех, кто рассчитывал не на жалкие подачки
и не на крохи от завоеванного в Константинополе добра, а на нечто гораздо
большее. Эти притязания Робера де Клари, равно как и ожидания Бертрана де Борна
чрезвычайно значимы для понимания природы идеала рыцарской щедрости.
Социальная структура рыцарского сословия в Западной Европе была такова, что
выполнение рыцарской феодальной элитой военных функций, невозможное без
обретения новых вассалов и соответствующего материального вознаграждения их,
способствовало закреплению психологической установки в качестве культурного
идеала щедрости. Какие бы сложные мутации не претерпел этот идеал, встретившись
с реалиями жизни Нового времени, заставившего не только простолюдина, но и
рыцаря рассчитывать свои траты, ему суждено было пополнить культурный багаж
европейца. Этот идеал будет востребован и в более поздние эпохи, не исключая и
прагматичную современность.
Безусловно, стремление к обогащению, табуированное христианской этикой того
времени, являлось одним из важнейших мотивов поведения рыцарства, мотивов,
маскировавшихся в самые разные культурные мифы. Во время крестовых походов жажда
обогащения, особенно мелкого безземельного рыцарства, найдет свое обоснование в
необходимости освобождения гроба Господня и братьев во Христе. Причем, богатая
добыча рассматривалась как естественный дар Господа, отблагодарившего рыцаря за
верную службу.
Собственное стремление рыцаря к обогащению, вытесняемое в подсознание,
переносилось на врага – мусульманам, как и евреям, приписывалась особая страсть
к стяжанию. Грабеж Константинополя, в ходе которого ограблению была подвергнута
одна из главных святынь христианского мира – собор Святой Софии - оправдывался
тем, что рыцари наказывали схизматиков. Робер де Клари в своей хронике
«Завоевание Константинополя», описывая несметные сокровища столицы Византии
(«две трети земных богатств», по его словам, были собраны в этом городе),
оправдывает разгром и грабеж его тем, что греки отошли от истинной веры.
Стремления к богатству, воинской славе, табуированные христианской этикой и
оцениваемые церковью как греховные алчность и гордыня, подсознательно всегда
определяли те или иные поиски рыцарства. Средневековый социум давал возможность
примирять эти устремления с интересами самого общества, подчинив его
эгоистические устремления идеям «справедливой» войны, помощи слабым, что
работало на нравственное самосовершенствование рыцаря. Нередко эти устремления
обретают в рыцарской поэзии и романе сублимировано-утонченный, казалось бы,
отвлеченный смысл - рыцарь ищет нечто, что не имеет прямого практического
значения для его жизни или жизни окружающих, скажем, легендарный Грааль. Грааль
– чаша причастия, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь распятого Христа.
Грааль превратился в олицетворение мистического рыцарского начала, стал
культурным символом высшего совершенства.
Именно такой путь проходит главный герой романа Вольфрама фон Эшенбаха
«Парцифаль». Сын короля Гамурета, погибшего в рыцарских странствиях на Востоке,
Парцифаль был воспитан матерью в лесу, чтобы его не постигла участь отца. Но от
судьбы не уйти. В лесу же Парцифаль встречается с рыцарями короля Артура и
решает стать одним из них. Побывав при дворе короля Артура, Парцифаль сражается
с Красным рыцарем и побеждает его. Поворотный момент его судьбы – встреча с
«королем-рыбаком» Амфортасом, который и «подсказывает» ему путь к Граалю. Однако
долгое время Парцифаль не может достичь цели, мешает разлад с Богом. Наконец,
появляется вестник и сообщает рыцарю, что он прошел свой путь искупления. В
итоге, минуя все препятствия, Парцифалю удается достичь мистической цели, и он
становится королем Грааля.
Если в период раннего и классического средневековья стремление рыцарства к
обогащению по большей части вытеснялось, переносилось на «чужаков» (в широком
смысле этого слова) или утонченно сублимировалось, то ближе к «осени
средневековья» отношения, связанные с богатством, все более десакрализуются,
богатство приобретает вполне мирской характер, все более рационализируется его
материальная значимость для рыцаря.