Судьба в варварском понимании
Согласно представлениям древних германцев, существует сила, превосходящая как
человеческие силы, так и мощь богов. Это судьба, предначертанная для каждого,
судьба, которая слепа, и которой противостоять невозможно. Однако для германцев
характерно было двойственное отношение к судьбе. Узнать свою судьбу наперед
возможно. Часто рассказывается о прорицании или ином знаке, который выявляет
будущее человека. В «Старшей Эдде» повествуется, как сам глава богов-асов, Один,
узнает у вёльвы свою судьбу и судьбу мира. В другой песне юный герой Сигурд
просит своего родича, Грипира, который был «мудрейшим из всех людей и знал
будущее», рассказать, что ждет его в жизни. Грипир повествует о славных подвигах
Сигурда, только о смерти его поведать не хочет. Но Сигурд настаивает - он
стремится узнать правду, пусть печальную, и узнает ее. И это знание не сломило
героя - он утешается тем, что ничья слава не затмит его подвигов, с судьбой же
«не поспоришь». Узнать то, что ждет впереди - не затем, чтобы попытаться
свернуть с предначертанного пути, а чтобы встретить гибель со славной - вот его
императив.
О том же говорит и "Сага о Тисли Сурссоне" - герой ее знает о грозящей
опасности, но не отклоняется в сторону; так же поступает и Хаген в "Песни о
Нибелунгах".
При всем неумолимом господстве судьбы подчеркивалась важность активных,
решительных действий самого человека.
Нерешительность - тревожный симптом, признак отсутствия счастья, и осуждается.
От степени везения, характера счастья зависит благоприятный исход его поступков,
но лишь при постоянном напряжении всех моральных и физических сил он может
добиться удачи. В этом смысле представления о судьбе далеки от фатализма; здесь
нет и следа пассивной покорности и смирения перед высшей силой. Напротив, знание
своей судьбы из предсказаний, гаданий, вещих снов побуждает человека с
наибольшей энергией и честью выполнять положенное, не страшиться даже
неблагоприятной участи, но гордо и мужественно ее принять.
Однако пафос индивидуального героизма отнюдь не свидетельствует о том, что
человек той эпохи действовал в соответствии со своими собственными
представлениями о нормах поведения.
Судьба благоволит к тем, кто руководствуется общепринятой нормой, в соответствии
с установкой и авторитетом коллектива, с господствующими представлениями, о том,
что правильно, а что нет. Поэтому личность оценивается только в контексте
целесообразности следования общеобязательным нормам коллектива. Нарушать эти
нормы глупо, следовать им - мудро.
А вот нравственные проблемы личностного характера для индивида еще не имеют
существенного значения. Так, понятие совести напрочь отсутствует, в том смысле,
в каком оно предполагает нравственный самоконтроль, связанный с возможностью
самостоятельно формировать для себя предписания морального плана и давать им
оценку.
Видукинд Корвейский, историк X в. в "Деяниях саксов" передает песнь об Иринге,
дружиннике тюрингского короля Ирминфрида. Иринг - сильный и мужественный воин -
подкуплен франкским королем Тиадриком (Теодорихом), который побуждает его убить
господина. Когда побежденный в бою Ирминфрид бросается к ногам победителей и
просит о мире, Иринг наносит ему смертельный удар.
Тогда франкский король говорит, что Иринг этим поступком стал ненавистен всем
смертным - стал предателем. Иринг отвечает: "По праву я всеми ненавидим, ведь я
служил твоим козням, но прежде чем удалиться, хочу я очиститься от
предательства". Он убивает Тиадрика и кладет тело Ирминфрида сверху, дабы
мертвый был победителем того, кем был побежден живым. И удаляется, расчистив
дорогу мечом.
Видукинд сообщает, что Иринг покрыл себя славой - Млечный путь называется его
именем. Человек предал, но остался героем выбрал правильную форму поведения,
совесть его не мучает, и в глазах других он - чуть ли не эталон поведения.
В воинском наборе правил трусость - самый тяжкий грех, особенно если проявляется
человеком могущественным - вспомним ярла Хакона, навлекшего на себя ярость
соплеменников тем, что был чрезмерно женолюбив. Он бежит и прячется вместе с
рабом в яме свинарника. "Главное - спасти жизнь", говорит он. Впоследствии
Хакона убивает раб, таким образом, конунг все равно не избег смерти, но смерть
его оказалась недостойной.
Важно подчеркнуть, что древнегерманские представления о судьбе принципиально
отличались от взглядов римлян, древних греков, мусульманских народов до принятия
ислама, словом, от взглядов других варваров (если границу между варварством и
цивилизацией проводить по религиозно-исторической вертикали). И это не случайно.
Мойру - судьбу у греков архаичной эпохи – характерную для представлений греков,
живших в условиях социума, где индивидуум был жестко социально и локально
связан, в эпоху разрушения полисного порядка сменил случай, Тихэ, который мог
быть как благоприятным, так и враждебным, при этом непредсказуемо изменчивым. В
эпоху принципата и империи, когда государство «подмяло» под себя индивида,
судьба изменила свой лик и стала пониматься как фатум – астрологически
предначертанный каждому конкретный путь судьбы. «Доисламская» судьба – сабр –
это мужественное терпение, гордое терпение бедуина перед лицом превратностей и
произвола судьбы. Хотя в этом чувстве звучала и нотка вызова. Выносливость и
безразличие к бедам, заложенные в идее сабра, отчасти акцентировали значимость
личности в противостоянии с миром. Но как различно это противостояние от
древнегерманского пафоса героического напряжения всех сил.
«Выращивание» своей судьбы варварами, подразумевавшее максимальную героическую
вовлеченность индивида в предначертанный судьбой путь (вплоть до разрыва
отношений с богами), отражала своеобразие бытия человека в древнегерманском
смысле. В условиях рыхлости социальных структур, в частности общины, при низкой
демографической плотности населения, обилия незаселенных земельных пространств в
эпоху Великого переселения народов, эта героическая недистанцированность
человека от судьбы была еще ярко выражена.
Это своеобразное восприятие судьбы видно в целом цикле эддических песен об Атли,
Гуннаре, Хёгни и Гудрун.
Гуннский вождь Атли, женатый на Гудрун, посылает к ее братьям, Гуннару и Хёгни,
хитрого мужа, чтобы заманить их ловушку и добыть золото. А Гудрун посылает им
кольцо, в которое вплетен волчий волос - предостережение.
Братья догадываются, что значит весточка от сестры. Но отступить они не могут -
это не просто слепое следование судьбе, они предпочитают погибнуть, нежели
проявить слабость, хотя и знают, что их ждет предательство. Оказавшись в руках
Атли и услыхав его предложение откупиться сокровищем нибелунгов, Гуннар требует,
чтобы сперва предали смерти его брата. "Пусть сердце Хёгни в руке моей будет,
сердце кровавое, сына конунга, острым ножом из груди исторгнуто". Когда ему
подают сердце другого человека, он раскрывает обман: "Это не сердце смелого
Хёгни, даже на блюде лежа, дрожит оно". Когда Хёгни убивают, Гуннар, теперь
единственный, кто знает местонахождение клада, отказывается назвать его, и за
это брошен в змеиный ров. Здесь незаметна покорность по принципу "так
предрешено", нет никаких ссылок на судьбу, герой сам выращивает ее, проявляя
безрассудную, на наш взгляд, избыточную отвагу. Но в представлениях своего
общества он поступает правильно, наилучшим образом.
Так же как и Гудрун - после убийства братьев она мстит мужу за своих кровных
родичей. Гудрун подает угощение Атли - мясо убитых ею сыновей от их брака, потом
убивает его и сжигает усадьбу - здесь она, как кажется, действует по собственной
воле, свободно.
Но свобода эта не абсолютна - за плечами героя всегда стоят нормы того, как надо
поступить: долг братьев - принять вызов, не уклоняясь от смертельной опасности,
долг Гудрун - отомстить за кровных родичей.
Выращиваемая судьба опирается на определенные принципы - высшая доблесть в том,
чтобы не проявить трусости, открыто выступить против врага, причем проявив
"избыточное", чрезмерное с точки зрения рационального рассудка мужество. Чем
беспримернее последующая гибель, чем ужасней и неслыханней ее обстоятельства,
чем больше они выходят за рамки обычного - тем величественнее герой.
"Сага об Инглингах" рассказывает о конунге из этого рода, который, будучи
захвачен врасплох врагами и, не имея шансов спастись, принимает вместе с дочерью
"решение, которое прославилось" - они напоили своих людей и затем подожгли
пиршественный зал. Автор не видит чудовищности этого поступка, напротив,
оценивает его как славное дело.
В поэзии германских народов устойчивое сочетание составляют слава и смерть.
Смерть фигурирует в героической поэзии не как меланхолическое memento mori,
напоминание о бренности мира. Смерть - момент, когда герой переходит в мир
славы, ибо только со смертью он достигает завершенности и тогда слава остается с
ним навсегда.