2.2. Характеристика писем певца 1900-1930-х годов

в экстралингвистическом аспекте. Круг адресатов,

тематическое наполнение циклов

Литературное наследие Ф. И. Шаляпина включает автобиографическую прозу «Страницы из моей жизни» [1916] и «Маска и душа» [1932], ряд статей, а также переписку с разными лицами.

Письма Ф. И. Шаляпина, охватывающие почти 40 лет его жизни, представляют собой колоссальную историко-культурную ценность. Этот богатейший фактический материал - неисчерпаемый источник сведений о жизни и творчестве великого певца. Письма рассказывают о нем глубже и всестороннее, чем десятки воспоминаний современников, в них осмысляется масса тем, они дают материал для научных исследований в области музыки, театра, кино, педагогики, психологии.

Что касается вопроса о научном изучении эпистолярия Федора Шаляпина лингвистами, следует отметить, что письма певца привле­кались в качестве материала Н. И. Белуновой для иллюстрации основ­ных положений теории диалогичности как доминантной категории текстов, оформляемых жанром дружеского письма [Белунова 2000, 2009]. Мы полностью солидарны с исследователем в вопросах выделе­ния особенностей ЭТ, принадлежащих жанру дружеского письма творческой интеллигенции, а также обоснования их соответствия представлению об элитарной речевой культуре.

Однако письма Шаляпина в работах Н. И. Белуновой представлены фрагментарно, в качестве иллюстративного материала, наряду с ЭТ других ярких представителей творческой интеллигенции конца XIX -начала ХХ веков. Поэтому говорить о системном и всестороннем анализе эпистолярия певца в данном случае не представляется возможным. В основном тексты писем рассматривались исследователем с точки зрения особенностей форм выражения в них коммуникатив­но-прагматической оси «автор - адресат», в частности, - средств пре­зентации эпистолярного обращения и подписи.

В целом следует сказать, что самостоятельным объектом комплексного рассмотрения в функционально-прагматическом и лингво-стилистическом аспектах письма Ф. И. Шаляпина до сих пор не становились. Впервые предпринята также попытка изучения ЭД великого певца в рамках коммуникативной стилистики текста с целью выявления соответствий данного текстового материала эпистолярным коммуникативным универсалиям.

Полного собрания опубликованных писем Ф. Шаляпина на сегодняшний день не существует. Множество текстов хранится до сих пор в рукописном варианте или в виде фотокопии в РГАЛИ⁶. Большинство из них - письма родным: отцу - 3 письма (1900-1901), сыновьям Борису - 40 писем (1907-1924), Федору - 8 писем (1910-1917), дочерям Ирине - 185 (1904-1938), часть из которых опубликована, Лидии -26 писем (1905-1917), из них 1 опубликовано, Татьяне - 45 писем (1907-1922), первой жене И. И. Шаляпиной (Торнаги) - 407 (1897-1927), ранее лишь цитировавшиеся в издании: [Шаляпин 1984]. Всего в архи­ве зафиксированы письма, обращенные к 26 адресатам.

Наиболее полно ЭД певца представлен в издании: [Шаляпин 1960, т. 1]. В сферу анализа вовлечено 241 письмо, датированное 1900-1930 гг.: 239 текстов адресовано 34 частным лицам, 2 письма являются деловой корреспонденцией. Именно этот источник является основным в дан­ном разделе настоящего исследования, посвященном эпистолярному наследию Ф. Шаляпина.

⁶ Российский государственный архив литературы и искусства. Личные архивы. Архив Ф. И. Шаляпина. Фонд 912. Электронный доступ к описи документов фонда: http://guides.rusarchives.ru

Основную источниковую базу дополняют следующие материалы (55 текстов):

-    36   писем   1902-1918  годов,   адресованные   И.   И.   Шаляпиной

[URL: http://az.lib.ru/s/shaljapin_f_i/text_0020.shtml (дата обраще­ния: 13.03.2011)];

-  12 писем 1922-1937 годов [там же] и письмо 1936 года (впервые опу-

бликовано в журнале «Вестник onlin», № 25 (179) от 25 ноября 1997 года, источник: И. Дарский. «Направляем вам копию письма Шаляпина…». Изд-во Becarre Publishing, 2003. 224 с.) [URL: http:// www.vestnik.com/issues (дата обращения: 15.03.2011)], адресован­ные И. Ф. Шаляпиной;

-  письмо от 22 сентября 1928 года, адресованное Т. Л. Толстой (впер-

вые опубликовано в «Литературной газете», № 36 от 3 сентября 1975 года) [URL: http://litena.ru/books (дата обращения: 12.03.2011)];

-  письмо 1908 года, адресованное А. М. Горькому (впервые опублико-

вано в газете «Музыкальная правда», № 1 от 7 января 1997 года, источник: Ираклий Андроников. Из воспоминаний. К музыке) [URL: www.newlookmedia.ru (дата обращения: 24.03.2011)];

-     письмо, адресованное К. Коровину [т. 2, с. 242];

-     письмо 1914 года, адресованное Е. Пешковой [т. 2, с. 294];

-     2 письма 1908 года, адресованные В. Теляковскому [т. 2, с. 198-200].

Таким образом, всего в данной главе рассматривается 296 писем Ф. И. Шаляпина, адресованных разным корреспондентам.

Каково место писем в жизни Шаляпина? По его собственному признанию, участие в эпистолярном диалоге, даже с родными и близкими людьми, воспринималось им скорее как ситуация вынужденной необходимости, нежели занятие, относящееся к разряду любимых. Об этом свидетельствуют многочисленные, присутствующие в части «формульного начала» писем, обращенных к разных лицам, извинения в том, что долго не писал ответа: «Дорогой, любимый мой Алексеюшка, премного виноват я перед тобой, прости меня, окаянного, что не писал я тебе тридцать и три года» [М. Горькому от 22 июня 1909 г.: т. 1, с. 332]. Отчасти это происходило «по вине» «природно-неистовой» лени певца, привычки поздно пробуждаться, свойственной большинству творческих людей. Сказывалась также постоянная занятость Шаляпина на репетициях, концертах, гастролях: «Моя милая, дорогая дочурка! Я уж сколько раз собирался написать тебе хоть несколько строчек, но, к великой досаде моей, никак не мог сесть за стол - то то, то это, то другое - все мешало» [И. Шаляпиной от 14 апреля 1916 г.: т. 1, с. 460];

«Дорогой Миша! Давно я не писал тебе - и некогда было, да и ленился» [М. Ф. Волькенштейну от 6 июля 1916 г.: т. 1, с. 429]; «Это действи­тельно большое свинство с моей стороны, но сначала я знал, что ты уехал в Россию, а потом как-то вышло из головы - не то от лени, не то от забот, - вот и не ответил» [М. Горькому от 25 декабря 1929 г.: т. 1, с. 365]. Немаловажную роль, по мысли актера, играл тот факт, что он, великолепно «чувствуя» слова, зачастую затруднялся с их выбором для выражения своих мыслей и эмоций. Об этом говорят многочисленные метакомментарии, встречающиеся в автобиографической и эписто­лярной прозе: «Я не умею рассказывать. Сказать хочется много, а слов не хватает» [т. 1, с. 165]; «Я не умею хорошо сказать то, что чувствую, но чувствую я хорошо!» [т. 1, с. 187]; «Не хватает человеческих слов. Это переходит в область невыразимого чувства» [т. 1, с. 255]; «Не хватает человеческих слов, чтобы выразить, как таинственно соединены в русском церковном пении эти два полюса радости и печали, и где между ними черта» [т. 1, с. 221]; «Не знаю - многое, наверно, еще не написал тебе, да больно трудно мне складно писать» [т. 1, с. 346]; «… некоторая застенчивость насчет писания… заставляет меня писать очень мало даже и таким людям, как, например, ты, которого я бесконечно люблю» [М. Горькому от 26 июля 1924 г.: т. 1, с. 357].

Тем не менее эпистолярное наследие великого русского баса об­ширно. В письмах разным адресатам отражается вся его бытовая, про­фессиональная, духовная и эмоциональная жизнь, «как поживал» и «что переживал» [т. 1, с. 401] Шаляпин на разных ее этапах: «Посы­лаю Вам в этом письме и скорбь мою, и радость» [В. Теляковскому от 25 февраля 1905 г.: т. 1, с. 401]. О письмах певца можно выразиться словами его самого, сказанными по поводу писем Мусоргского: «Хорошие это письма, и хорошо они рисуют Мусоргского» [т. 1, с 345].

Эпистолярная активность Шаляпина при среднем показателе по­рядка 6,18 текстов в год на протяжении 1900-1930-х годов не была оди­накова, что обусловлено, в первую очередь, экстралингвистическими факторами. Временной промежуток с 1909 по 1917 год включительно можно обозначить как пик эпистолярной активности автора: на эти 8 лет жизни певца (из 39, вовлеченных в хронологические рамки настоящего исследования) приходится 78 писем, что составляет около 32%, или ⅓, от общего числа анализируемых ЭТ. Это связано с тем, что именно эти годы - период расцвета творческого гения Шаляпина, признания его таланта на родине и широко за границей, обретения актером своей сценической индивидуальности: «… я имею несчастье быть весьма знаменитым» [М. Горькому от 15 ноября 1911 г.: т. 1, с. 344]; «в этом сезоне исполнилось двадцать лет моего служения искусству, не знаю, как я ему служил, хорошо или плохо, но знаю только одно, что имя мое в искусстве заработано мною потом, кровью и всевозможными лишениями, имя мое не раз прославляло мою родину далеко за пределами ее, можно сказать всемирно» [В. А. Теляковскому от 24 февраля 1911 г.: т. 1, с. 416].

Период спада эпистолярной активности особенно ярко проявляется в дискурсе Шаляпина в 1918-1921 годах: за 4 года всего 5 писем, что составляет чуть более 2% от общего количества текстов, опубликованных в издании 1960 года. В жизни артиста это были, пожалуй, самые трудные годы. Усиление травли со стороны «обывателей» на родине, углубление противоречий с существующей идеологической и политической системой, обострение непонимания даже с близкими знакомыми, все более разрастающийся внутренний кризис - вот лишь неполный перечень факторов, способствовавших принятию Шаляпиным решения не возвращаться на родину из очередных заграничных га­стролей в 1922 году. «В течение всей моей жизни я чувствовал всегда какого-то “человечка” за забором. Этот “человечек” гнусил: “этого нельзя”, “это зачем?”. “Ой-ой, какое вино-то пьешь!”, “Эй, сколько полу­чаешь?!”, “Ой, как ругаешься!”, “А кто тебя сделал? А? мы!.. Россия”… и проч. И проч., просто покоя не было от “человечка”. А сейчас “человечек” вышел из-за забора, и, увидав его, я, как в кошмарном сне, бегу и бегу от него и чувствую, отнимаются ноги, а бежать - куда?.. Далеко, далеко… и конца дороги не вижу», - такими нерадостными ощуще­ниями делится Шаляпин с Горьким в письме от 16 сентября 1925 года [т. 1, с. 359].

«Коммуникативное молчание» провоцировало абсолютное «растворение» в творчестве как спасение от гнетущих мыслей. Общение было возможно лишь с родными людьми. Не случайно, что 4 письма из 5, относящихся к этому периоду, адресовано старшей дочери Ирине: «Прежде чем покинуть берега бывшей нашей России, я напишу тебе несколько строк. Я так тебя люблю, моя дочурка!.. 23-го сажусь на пароход и поеду в Hull, там 3-4 часа железной дороги, и я уже в Лондоне. 2 октября пою там концерт. Пробуду до 17 октября и поеду в Нью-Йорк. Вот тебе весь незатейливый план. В Нью-Йорке спою 12-15 вече­ров и в конце декабря отправляюсь назад в Россию. В России пробуду до первых дней апреля и снова отправляюсь за границу, на этот раз определенно только в Южную Америку, то есть Буэнос-Айрес и Монтевидео, там буду петь 24 спектакля и в сентябре возвращусь в Европу. Что там будет дальше, уже не знаю (выделено мною - А. К.). Вот, моя дорогая, как обстоят мои дела» [И. Ф. Шаляпиной от 21 сентября 1921 г.: т. 1, с. 473].

В целом, основываясь на анализе эпистолярия Шаляпина, условно можно выделить три этапа в жизни актера периода 1900-1930-х годов: 1900-1917 годы - становление и расцвет его сценического таланта, 1917-1922 годы - духовный кризис, 1922-1938 - эмиграция.

Анализ ЭД Шаляпина 1900-1930-х годов предполагает рассмотре­ние того широкого круга лиц, с которыми великий певец на протяжении этих лет вел переписку. Общее число корреспондентов Шаляпина в обозначенный период времени, исходя из данных архива и издания 1960 года, составляет 49 человек. С большинством корреспондентов Шаляпин переписывался в дореволюционный период. Начиная с 1917 года, а особенно в годы эмиграции, его адресатами преимущественно были родственники и ближайший друг А. М. Горький (до 1929 года).

Если говорить о «дореволюционных» адресатах писем Шаляпина, то хотелось бы отметить, что это были яркие представители творческой интеллигенции России, «замечательнейшие русские люди моей эпохи» [т. 1, с. 287]. Со слов И. Ф. Шаляпиной, ее отца постоянно «тянуло к передовой интеллигенции того времени, к людям искусства, к писателям, художникам, артистам» [т. 1, с. 539], «в общении с лучшими людьми своей эпохи он рос идейно, черпал знания, обогащал свою творческую фантазию художника» [там же, с. 533]. Поскольку «отец любил людей, поэтому наш дом был полон гостями» [там же, с. 536], у нас собирались «интереснейшие люди нашего времени» [там же, с. 535], «закадычные друзья» отца - «главным образом художники, литераторы, режиссеры и совсем случайно кто-либо из чиновников или купцов» [там же, с. 535]. Шаляпин старался не пропускать «литератур­ные среды» у Н. Телешова - место встречи представителей творческих «молодых сил» [там же, с. 541] России того времени, людей «глубоких», «с напряженной духовной жизнью» [т. 1, с. 285]. Сам певец в автобиографии замечает, что «много замечательных и талантливых людей мне судьба послала на моем артистическом пути» [т. 1, с. 285].

В числе «дореволюционных» адресатов Шаляпина заметны, в первую очередь, художники (В. А. Серов, П. Г. Щербов, А. Я. Головин, К. А. Коровин), композиторы (А. К. Глазунов, Н. А. Римский-Корсаков), писатели (А. М. Горький, Н. Д. Телешов, Л. Н. Толстой, А. П. Чехов), ар­тисты (А. М. Давыдов, М. Н. Климентова-Муромцева, М. В. Коваленко, С. Т. Обухов, М. Г. Савина) и театральные деятели (критик В. В. Стасов, руководитель Московской частной оперы С. И. Зимин, дирижеры М. М. Ипполитов-Иванов и Э. А. Купер, драматурги Л. Пальмский и В. А. Тихонов, директор Госфилармонии Б. Б. Красин).

В числе корреспондентов Шаляпина, непосредственным образом связанных с театром, выделяется В. А. Теляковский, директор Императорских театров. Переписка с ним образует эпистолярный цикл, в котором осмысляются темы, ключевые для ЭД Шаляпина, - темы родины, исторического времени, современного искусства, собственного творчества и развернувшейся травли, а также находят отражение целый ряд вопросов «относительно дел и намерений» [т. 1, с. 420] текущего характера (об условиях и содержании контрактов, устройстве бенефиса, продаже билетов) и просьбы о приеме в труппу Императорского театра знакомых артистов.

Цикл включает 14 текстов, датированных 1902-1913 годами, что составляет порядка 6% от общего количества писем, изданных в 1960 го­ду, а также 2 письма 1908 года, включенные Теляковским в очерк-вос­поминание о Шаляпине [т. 2, с. 198-200].

Хронологические рамки цикла совпадают со временем успеха артиста на сцене Большого Императорского театра, началом его заграничных гастролей и последующего мирового признания.

Шаляпин этого периода - человек с уже сформированным мировоззрением и жизненной позицией, четко формулирующий свои взгляды на происходящее. Например, оценка певцом исторических катаклизмов, которым он был свидетелем, такова: «Душа моя наполнена скорбью за дорогую родину, которая сейчас находится в трагическом положении. На театре войны нас, кажется, совсем разбили - всюду не­урядицы и резня - ужасно, ужасно все это тяжело - и, переживая весь этот ужас родимой страны, я как-то мало ощущаю радость моих успехов на полуфранцузской сцене, несмотря на то, что успех на этот раз кажется самый наибольший, что я имел за границей» [от 25 февра­ля 1905 г. из Монте-Карло: т. 1, с. 401]. Ощущение от того, что проис­ходит вокруг, рождает в Шаляпине неутешительные мысли: «Эх, кабы мы жили между другими людьми или в другое время, как хорошо можно было бы послужить высокому и дорогому искусству» [от 24 февраля 1911 г.: т. 1, с. 417].

Письма Шаляпина очень доверительные, личные. С адресатом, к которому он испытывает безграничное уважение, певец делится са­мым сокровенным. С чувством удовлетворения певец констатирует факт огромного успеха своих заграничных выступлений: «Италия слышала очень много Мефистофелей, но так все привыкли к тому, что на сцене мечется чертенок с бородой и усами… что, конечно, были поражены моею мимическою сценою с крестами, и театр, как один, заго­готал “браво”… Успех, конечно, я имел огромный и им очень доволен» [от 21 марта 1904 г. из Милана: т. 1, с. 400]. О начинающейся травле, отправной точкой для которой можно считать случившееся по великому недоразумению коленопреклонение перед русским царем в 1911 го­ду, Шаляпин наоборот пишет с большим сожалением: «… газеты отказывают мне и в совести, и в чести» [от 24 февраля 1911 г.: т. 1, с. 416]; «Однако все же думаю, что в России мне сделают какие-нибудь скандалы и неприятности, а так как нервы мои напряжены до послед­ней степени, то я и боюсь ужасно, за себя, то есть боюсь сделать какую-нибудь ужасную выходку» [от 25 марта 1911 г.: т. 1, с. 420]; «… всякая анафема, ищущая, будто бы, свободы и не знающая при этом капли справедливости, забросала меня грязью» [от 20 августа 1911 г.: т. 1, с. 421]; «… всевозможнейшие сплетни и всякие мелочи, выросшие в последние два-три года здесь в такие колоссальные размеры, положительно давят и не знаешь, как на все реагировать» [от 18 января 1912 г.: т. 1, с. 422].

Интересны размышления Шаляпина о жизни за границей: «… да, скучно, скучно! Везде одно и то же, серо, пошло и лживо, мало людей, то есть “человеков” - людей много, а “человека” между ними едва-едва отыщешь» [от 21 марта 1904 г. из Милана: т. 1, с. 399]; «Хорошо за гра­ницей, великолепно в Париже, а все-таки меня, серяка, тянет в мою несчастную Россию - здесь очень над нами смеются, и это так обидно, что иногда чешутся кулаки» [от 11 апреля 1905 г. из Парижа: т. 1, с. 402]. Оценка Шаляпиным жизни за границей весьма категорична: «Дорогой мой и глубокоуважаемый Владимир Аркадьевич! Вот и еще раз пишу Вам, чтобы обругать заморские края и прославить нашу матушку Россию. Чем больше черти таскают меня по свету, тем больше вижу я духовную несостоятельность и убожество иностранцев. Редко я видел таких невежд как американцы севера и юга. Искусство для них лишь только забава… Вот и фиглярничаю перед этой мудрой свинятиной… Это все такая типичная сволочь, что при виде их, при наблюдении, что они делают и чем занимаются - ей-богу начинают больно ныть кости» [от 12 августа 1908 г.: т. 2, с. 198]; «Да, Америка скверная страна и все, что говорят у нас вообще об Америке, - все это сущий вздор. Говорят об американской свободе. Не дай бог, если Россия когда-нибудь доживет именно до такой свободы, - там дышать сво­бодно и то можно только с трудом. Вся жизнь в работе - в каторжной работе, и кажется, что в этой стране люди живут только для рабо­ты. Там забыты и солнце, и звезды, и небо, и бог. Любовь существует -но только к золоту. Так скверно я еще нигде не чувствовал себя. Искусства там нет нигде и никакого… В Америке не видно птиц, нет веселых собак, ни людей. Дома огромные, угрюмые и неприветли­вые. Кажется, что там живут таинственные сказочные палачи. Я так счастлив, что оставил эту страну, оставил навсегда» [весна 1908 г.: т. 2, с. 200].

По праву особняком в ряду корреспондентов Шаляпина стоит А. М. Горький. С момента знакомства осенью 1900 года в ярмарочном театре Н. Новгорода и до конца своих дней певец пронес чувства искренней любви, дружбы и привязанности к «обожаемому» [т. 1, с. 419] писателю: «Нужно ли говорить, что всякая твоя ко мне строчка есть искренняя моя радость» [от 22 июня 1909 г.: т. 1, с. 334]. И даже, пребывая уже долгое время в эмиграции, по словам И. Ф. Шаляпиной, «несмотря на то, что Горький порвал с ним отношения, Федор Иванович продолжал любить его и был ему предан до конца» [т. 1, с. 542]. «Отец был влюблен в Горького, преклонялся перед его умом и знаниями» [т. 1. с. 540], «ему только открывал он до конца свою душу, с ним советовался, у него искал в тяжелые минуты опоры и защиты… Слово Горького было законом для отца. Горький в свою очередь горячо восхищался могучим, самобытным талантом Шаляпина, стремился расширить его общественный кругозор, ценил и любил в нем прямоту, широту, отзывчивость, вечно мятущуюся натуру» [т. 1, с. 541], явился идейным вдохновителем и редактором автобиографической прозы «Страницы из моей жизни».

Цикл, адресованный М. Горькому, включает 22 письма, датированных 1901-1929 годами, что составляет чуть более 9% от общего количества текстов [т. 1], и письмо 1908 года [URL: www. newlookmedia. ru (дата обращения: 24.03.2011)].

В письмах Горькому как лучшему другу раскрывается вся гамма чувств Шаляпина, переживаемых им относительно тех или иных событий. Например, в полной мере ощутить тяжесть последствий от случая с коленопреклонением перед царем в 1911 году, переживаемых певцом, можно только, судя по переписке с Горьким. 25 марта 1912 года артист пишет своему другу: «Тяжело мне носить это не заслуженное мною пятно» [от 25 марта 1912 г.: т. 1, с. 350]. О развернувшейся вокруг него травле негодует: «Шантаж в жизни моей стал явлением совершенно обыкновенным… Какую радость испытывают они, какое счастье наполнило их, с каким наслаждением лупят они меня, случайно упавшего в воду, - веслом по башке… Ой, ой!..» [от 18 июля 1909 г.: т. 1, с. 340]; «… мало честных газет. Черт знает, что могут сочинить. Черт знает. Какие пакости могут полить снова… А публика - обыватель, она поверит. Чему хочешь» [август 1911 г.: т. 1, с. 343].

Именно в этом цикле, обращенном к человеку, который сам вынужден был подолгу жить вдали от России, часто звучат слова, свидетельствующие о любви певца к родине и сожалении о вынужденном житье за ее пределами: «Оно, конечно, я пою то тут, то там в Европе, но, в сущности, какой же я итальянский или французский артист. Ведь если я уйду совершенно из России, то и искусству моему будет ко­нец» [от 18 июля 1911 г.: т. 1, с. 340]; «Собираемся в Швейцарию, в горы, хочется очень побыть в снегу, соскучился по зиме» [от 25 декабря 1929 г.: т. 1, с. 365]; «Прелестны восходы, заходы, туманы, Монбланы и пр., и пр., и… страшно хочется отсюда уехать» [август 1911 г.: т. 1, с. 342]; «Езжу по Америке вдоль и поперек. Отвратительно!.. Как не хочется! Тяжелая страна!» [от 26 июля 1924 г.: т. 1, с. 358]; «Жить с ними даже и издали скучно и противно. Богаты, ничего не знают и ничем не инте­ресуются, кроме вышеупомянутых спортов. Нас, русских, считают дикими и музыку нашу такою же» [от 7 сентября 1926 г.: т. 1. с. 361].

Своеобразной вариацией на патриотическую тему в цикле писем Шаляпина к Горькому звучит мотив прославления посредством свое­го творчества русского искусства и русского народа: «… ловко мы тряхнули дряхлые души современных французов. Многие - я думаю - поразмыслят теперь, пораскинут гнильем своим в головушках насчет русских людей… Милый мой Алеша, я счастлив, как ребенок, -я еще не знаю хорошо, точно, что случилось, но чувствую, что случи­лось с представлением Мусоргского в Париже что-то крупное, боль­шое, кажется, что огромный корабль - мягко, но тяжело - наехал на лодку и, конечно, раздавит ее. Они увидят, где сила, и поймут, может быть, в чем она» [URL: www. newlookmedia. ru (дата обращения: 24.03.2011)].

В рамках данного цикла творчество как излюбленная тема Шаляпина интерпретируется одновременно как любимая, но тяжелая работа, отнимающая много времени, моральных и физических сил: «Сейчас только, можно сказать, начинаю дышать более или менее свободно, да и то как-то не верится, что освободился и могу полежать малость на солнышке» [от 22 июня 1909 г.: т. 1, с. 333]; «… трудов было так много, что я не находил времени, чтобы побриться» [от 15 ноября 1911 г.: т. 1, с. 344]; «Сам я снова, как всегда, начинаю работать. Еду, еду и еду снова по всем землям» [от 10 октября 1928 г.: т. 1, с. 363]; «В буду­щем 1930 году, в октябре, будет сорок лет, как я служу на сцене, и хотя я еще крепкая лошадь, но все же устал от этих ужасных странствий по городам, натыканным по всему глобусу» [от 28 февраля 1929 г.: т. 1, с. 364].

М. Горького Шаляпин считал таким другом, в переписке с кото­рым можно было обсудить самые злободневные вопросы жизни современного общества: политическую ситуацию («Вообще в России сейчас сводят счеты с так называемыми вольнодумцами вовсю… Правитель­ство опять взяло в руки булаву и ахает куда и как угодно. Ух, как мне хотелось бы знать “где правда?!!”» [от 19 января 1912 г.: т. 1, с. 346]; «Кругом идет какой-то сплошной сыск. Верить некому. Кажется, говоришь с дружно настроенным к тебе человеком - оказывается, доносчик. Все злы! Все обижены, а еще есть и такие, которые уверены, что всем их несчастьям причина - я. Вот и поди! Поношение идет вовсю» [от 26 июля 1924 г.: т. 1, с. 357]), экономическую обстановку («26 декабря, днем, я давал концерт в пользу голодающих» [от 19 января 1912 г.: т. 1, с. 347]; «Последние две недели я пел… пять вечеров, спектакли эти давались в пользу Ломоносовского Общества грамотности для бедных сирот» [от 19 апреля 1913 г.: т. 1, с. 354]), вопросы современного театра и искусства («… наша культурная жизнь тоже какая-то странная, чтоб не сказать больше, в настоящее время» [от 15 ноября 1911 г.: т. 1. с. 343]; «В театральном мире день ото дня происходят все различные “искания”, и все это очень, может быть, и хорошо, но талантливых людей очень мало, да кажется, и совсем нет, а потому все “искания” теоретичны и навевают уныние… У нас сейчас очень много школ и каких угодно. Но самой той, которая именно нужна, и нет. Все страшно запутались» [от 19 апреля 1913 г.: т. 1, с. 356]).

Наряду с проблемами общественного характера, именно с М. Горь­ким Шаляпин мог искренне поделиться личным, сокровенным, например, рассказать о состоянии своего здоровья: «Лето все провел я в лечениях и режимах. Меня порядком стал было беспокоить сахар, и пришлось ез­дить по курортам и санаториям. Теперь, слава богу, поправился хорошо и привел себя, кажется, в настоящий порядок к будущему сезону» [от 16 сентября 1925 г.: т. 1, с. 359]. Артист испытывал острую необхо­димость в эпистолярном контакте с Горьким, заменявшим обоим вынужденное отсутствие личного общения: «После ужасной, непроходимой пошлости, в которой купаешься каждый день, так хотелось поговорить с тобой, мой милый друг» [от 22 июня 1909 г.: т. 1, с. 333].

Значительным и по количеству входящих в него текстов, и с точки зрения тематического разнообразия является также эпистолярный цикл, адресованный М. Ф. Волькенштейну, другу Шаляпина. Человек, далекий от искусства (юрист по образованию), Волькенштейн глубоко понимал творческую натуру певца, который, в свою очередь, испытывал к нему колоссальное уважение. Судя по переписке, это были искренние, доверительные отношения: «Спасибо тебе за твое сердечное письмо. Знай и верь, что за 15 лет нашей дружбы я всей душой привя­зался к тебе и твоему благородному сердцу» [1909 г.: т. 1, с. 410]; «Дорогой Миша, получил я твои письма. Всегда очень рад иметь от тебя несколько строчек. Поистине должен тебе сознаться, что тебя и люблю и уважаю» [от 31 января 1910 г.: т. 1, с. 414].

Активная переписка между Шаляпиным и Волькенштейном ве­лась в 1909-1916 годах: за 8 лет - 15 текстов, что составляет чуть более 6% от общего количества текстов, изданных в 1960 году.

В письмах этого цикла основной является фактическая информация о событиях повседневной жизни артиста: о его успехах на известнейших мировых театральных подмостках, трудностях, с которыми Шаляпин как режиссер сталкивался при подготовке спектаклей, впечатлениях о жизни заграницей. В случае отсутствия каких-либо заметных событий, Шаляпин так и писал: «Не пишу тебе ничего, потому ничего нового» [январь 1910 г.: т. 1, с. 410]. Например, в письме от 12 января 1909 года из Италии Шаляпин извещает друга о гигантском успехе своего выступления в роли Бориса Годунова: «Вот уже четыре спектакля прошли в Scala с моим участием. Четыре раза изобразил им Бориса Го­дунова. Очень они довольны и много приятного и пишут, и говорят обо мне, - сравнивают с Сальвинии, с Росси и т. д.» [т. 1, с. 407]. Из Монте-Карло 31 января 1910 года сообщает: «Я уже спел три спектакля «Севильского цирюльника», и, слава богам, очень хорошо» [т. 1, с. 414]. В одном из писем 1914 года информацию о блистательном успехе свое­го выступления в Лондоне помещает, на первый взгляд, - в иронический контекст, но строчки насквозь проникнуты горечью: «… восторг был полный, и все меня благодарили без конца. Одним словом, все идет так хорошо, что если бы знали в России, то, я убежден, писали бы в десять раз больше пакостей, чем писали до сих пор» [от 14 июля 1914 г.: т. 1, с. 425-426]. Из Москвы в письме от 12 ноября 1910 года замечает по поводу постоянной занятости работой: «Сказать по совести, у меня было столько хлопот по постановке «Дон-Кихота» и всяких сцениче­ских и театральных дел…» [т. 1, с. 415].

К иностранцам, как видно из цикла писем к Волькенштейну, относится уничижительно, с сарказмом: «… они все-таки страшные, ужасные невежды… И все они так, все буквально, все - и плебсы и аристократы. Что же после этого можно ожидать от таких животных… Конечно, опера представлена несколько фантастически - бояре ходят одетыми так скверно и неверно, что больше похожи на хулиганов с Сенной, чем на бояр. Упаси господи встретиться барыне какой-нибудь с ними в нощи - задушат» [от 12 января 1909 г.: т. 1, с. 408].

С другом делится Шаляпин и своими чувствами, оценками тех или иных событий. О нападках в свой адрес со стороны обывателей и завистников в одном из писем высказывается с горечью: «В самом деле, я, кажется, и по сие время еще не вылез из грязи российского нужника, в который посадило меня российское руководительство, иначе говоря, кричащая интеллигенция, которой хоть кого угодно оболгать -все равно, что плюнуть. Я, как доктор Штокман (Ибсена), оболган и будто бы уничтожен «большинством» - мне плевали в лицо, кому только было не лень, и, как я заметил, делали это с редкостным удовольствием. Слава богу, что презрение мое к этой различной сволочи оказалось весьма превосходящим их всех, иначе, пожалуй, и в самом деле они уничтожили бы меня. Смешно мне очень и в то же время ужасно стыдно за них. Бедные обезьяны!» [от 12 ноября 1910 г.: т. 1, с. 415]. В телеграмме от 7 марта 1911 года высказывает недоумение и удивление, опять-таки смешанные с горечью: «Удивляюсь сплошной клевете, не понимаю, что от меня хотят» [т. 1, с. 418].

Среди писем, обращенных к друзьям, только в послании к Воль-кенштейну Шаляпин, еще задолго до своей эмиграции, высказывает мысль, которая впоследствии воплотится в реальность и приведет великого артиста к глубокой жизненной драме: «Я всегда предполагал, что люди носят в сердцах свое зло, но никогда не воображал, что оно так велико, а главное, так несправедливо вылито с желчью и на кого же?.. На меня. Конечно, зачем тебе перечислять мои отношения и к бедным, и товарищам и т. д. Ты их сам отлично знаешь, и их-таки порядочно. И все забыто, все смешано с грязью. Думаешь ли ты после всего этого, что жизнь моя у себя на родине возможна, думаешь ли ты, что я могу заниматься моим дорогим искусством, которое ставлю выше всего на свете? А?.. думаешь ли?..» [от 24 февраля 1911 г.: т. 1, с. 417].

Рассмотрение эпистолярия Ф. И. Шаляпина в контексте экстра­лингвистических факторов невозможно без обращения к письмам, адресованным родным. В сфере нашего исследования оказались 36 пи­сем 1902-1918 годов, адресованные И. И. Шаляпиной (Торнаги), и 103 письма к И. Ф. Шаляпиной, относящихся к 1900-1938 годам.

Семья, в представлении Шаляпина, - чрезвычайно важная часть жизни любого человека. Шаляпин был женат дважды, к обеим женам относился очень трепетно, чувства были глубокие, искренние, взаим­ные. После развода в 1927 году с первой женой, Иоле Торнаги, итальян­ской танцовщицей, на которой певец женился в 1898 году, он по-прежнему продолжал заботиться о своих детях от первого брака: Ирине, Лидии, близнецах Федоре и Татьяне, Борисе (первенец Игорь умер в 4 года от аппендицита). В 1921 году был официально зареги­стрирован брак Шаляпина с Марией Валентиновной Элухен. Во вто­ром браке у актера родились три дочери: Марфа, Марина и Дассия. Шаляпин, любя детей вообще, своих буквально боготворил, о чем на­ходим подтверждение в письмах: «Все, все идет хорошо, но только нет около меня моих настоящих и искренних друзей, моей Иоле и моих пуз-ранчиков Игрушки, Рины и Лидушки… О, как хотел бы я прижать вас к своему сердцу, которое вас всех обожает. Без вас нахожусь в унынии, скучаю, одним словом, несчастлив» [И. Торнаги от 26 апреля 1903 г.: URL: http://az. lib. ru/s/shaljapin_f_i/text_0020. shtml (дата обращения: 13. 03. 2011)]; «До свидания, дорогая Иола, целую тебя и целую также дорогих детей, которых сильно и бесконечно люблю» [от 18 марта 1910 г.: там же]; «Целую тебя крепко и прошу перецеловать всех моих дорогих ненаглядных детишек» [от 22 сентября 1918 г.: там же]; «О жисти своей буржуазной скажу тебе - живу, и вот как хорошо. Детей - куда ни взглянешь. В Питере четверо да в Москве пять… Детишки народ все очень хороший и радуют меня весьма» [А. М. Горькому от 19 апреля 1913 г.: т. 1, с. 357]. Ирина Шаляпина, дочь певца, пишет в своих воспо­минаниях: «Его всегда беспокоила наша судьба, наше будущее» [т. 1, с. 543], «он постоянно ощущал тревогу за будущее, за старость, за судь­бу своих детей» [т. 1, с. 561]. Имея такое количество детей и чрезвычай­но трепетно относясь к проблемам их воспитания, Шаляпин старался как можно больше давать концертов, чтобы его большое семейство не испытывало той нужды, в которой он долгое время вынужден был жить.

В цикле к Иоле Шаляпиной (Торнаги) поднимается целый ряд важных тем. К жене певец обращает самые потаенные раздумья, раскрывает самые сокровенные чувства. Посредством эпистолярного диалога с близким и любимым, все понимающим человеком Шаляпин осмысляет отношение к себе людей, как на родине, так и за рубежом. Отношение это не было однозначным: признавая в Шаляпине гениального исполнителя, общество не всегда оценивало его как личность с присущими каждому человеку достоинствами и недостатками. Случаи, когда «побеждало» восприятие его как певца, очень радовали Ша­ляпина: «А в Киеве поняли, что я прежде всего артист, трогающий ду­ши» [И. Торнаги от 18 апреля 1902 г.: URL: http://az.lib.ru/s/shaljapin (дата обращения: 13.03.2011)]. Предвзятое отношение со стороны лю­дей к себе всегда мучило певца, его причину он видел в таких человеческих качествах, как невежество, зависть, глупость: «О зависть, зависть -она не дает никому спать, мне кажется» [от 2 ноября 1904 г.: там же]; «Сегодня начинаются мои выступления в «Фаусте». Что-то будет? Я не знаю почему, но петь в провинции немного боюсь. Публика здесь очень глупа, они думают, что Шаляпин должен иметь трубный голос, которого у меня нет» [от 18 апреля 1902 г., Одесса: там же]; «Видишь, что написал мне этот большой дирижер и большой артист; это меня окрыляет, потому что я придаю большое значение словам больших артистов, нежели аплодисментам публики, которая иной раз ничего не понимает» [от 26 апреля 1903 г., Киев: там же].

Отзывы недоброжелателей очень больно ранили душу артиста, сильно отражались на его психо-эмоциональном самочувствии: «Пишу тебе после спектакля, в котором пел сегодня. Давали «Лакме» - пел с большим успехом, но сам я не нахожу, что пел очень-очень хорошо, пел так себе. Не знаю сам, какого черта я очень нервничаю, даже не могу спать ночью. Я понимаю, что при той жизни, которую приходится вести здесь, в России, среди этой банды мерзавцев, встречающихся на каждом шагу, естественно, что нервы шалят, да и тоска по моим дорогим детишкам дает себя знать» [от 28 ноября 1906 г., Петербург: там же]; «Боже мой, я прямо-таки жду не дождусь часа, когда уеду из этой проклятой Америки. Видно, и здесь в театре есть люди, которые из зависти желают мне зла» [от 13 января 1908 г., Нью-Йорк: там же].

Начиная с 1911 года, в письмах данного цикла начинает звучать тема возможного расставания с Россией: «Все это меня огорчает, и я начинаю думать, что людское коварство доведет меня до того, что мне против воли придется оставить свою карьеру, по крайней мере, в России. Это будет мне тяжело, но постараюсь пересилить себя» [от 31 января 1911 г., Монте-Карло: там же]. В другом письме: «Этот последний месяц до такой степени разочаровал меня в жизни, что у меня совершенно пропадает охота что-нибудь делать. Думаю я только о том, что жить в России становится для меня совершенно невозможным. Не дай бог какое-нибудь волнение - меня убьют. Мои враги и завистники, с одной стороны, и полные идиоты и фанатики, безрассудно считающие меня каким-то изменником, Азефом, - с другой, поставили, наконец, меня в такую позицию, какую именно желали мои ненавистники. Россия, хотя и родина моя, хотя я и люблю ее, однако жизнь среди русской интеллигенции в последнее время становится прямо невозможной, всякая личность, носящая жакет и галстук, уже считает себя интеллигентом и судит и рядит, как ей угодно… что же это за страна и что это за люди?.. Нет, это ужасно. И из такой страны нужно бежать без оглядки […]. Конечно, это задача очень трудная, в особенности из-за детей, но что же делать » [от 10 февраля 1911 г., Монте-Карло: там же].

В письмах к жене Шаляпин делится впечатлениями, путешествуя по всему миру с гастролями. Слова, которыми он передает свои чувства и эмоции от увиденного, создают образ искренне, по детски, порой наивно восторгающегося, непосредственного, открытого человека: «Наконец-то мы в Египте. Накануне вечером приехали в Александрию и вчера сюда. Сегодня были на пирамидах. Это нечто грандиозное и очень интересное. Я хотел забраться наверх, на пирамиду, но, под­нявшись до середины, должен был спуститься, так как закружилась голова. Жаль, что не могу переносить высоты, а то залез бы на самую вершину» [март 1903, Каир: там же]; «Слушай, что я тебе расскажу про Лондон. Тоска здесь, милая Iole, невыносимая. Город хотя и огромнейший, однако скука живет во всех углах» [июль 1905 г., Лондон: там же]; «Здесь ужасно жарко, позавчера провели весь день на море, ловя рыбу, а потом завтракали и обедали в гроте. Было красиво неописуемо» [от 6 августа 1907 г., Капри: там же]; «Шлю тебе привет, милая Иоле, с Военно-Грузинской дороги. Красота удивительная» [от 17 сентября 1910 г., Владикавказ: там же].

Сообщает также о текущих событиях и делах, делится планами на будущее: «Вчера вечером был у Стасова. Пели и читали новые вещи Горького. Здесь все идет попрежнему. Нет никаких новостей. Сегодня вечером иду к Теляковскому…» [от 4 сентября 1906 г., Петербург: там же].

На наш взгляд, именно в цикле к И. Торнаги Шаляпин при всей своей декларируемой аполитичности («знаю, люблю и понимаю только мое дорогое искусство» [от 10 февраля 1911 г.: там же]) пытается в какой-то мере высказать свое мнение об установившемся в стране с 1917 года режиме: «Вообще жизнь очень тяжелая, но я не унываю и в сущности не обвиняю никого. Революция - революция и есть! Конеч­но, есть масса невежества, но идеи мне кажутся светлыми и прекрас­ными, и если их будут со временем осуществлять хорошим и здоровым способом, то можно думать, что все человечество заживет когда-ни­будь действительно прекрасной жизнью. Дай бог! При всех нелепостях, которые сейчас творятся, я все-таки отдаю должное большевикам. У них есть какая-то живая сила и масса энергии. Если бы массы были более облагорожены, то дело пошло бы, конечно, и лучше и целесообразнее. Беда, что интеллигентное правительство задавило совсем душу народа, и теперь, конечно, пожинается то, что посеяно за несколько сотен лет» [от 22 сентября 1918 г., Петроград: там же]. В целом отно­шение Шаляпина к России можно передать его же словами, высказан­ными в статье «Цветы моей родины»: «… патриот, я люблю свою роди­ну, не Россию кваса и самовара, а ту страну великого народа, в которой, как в плохо обработанном саду, стольким цветам так и не суждено было распуститься» [т. 1, с. 315].

Письма к Ирине Шаляпиной составляют самый многочисленный цикл в дискурсе артиста. Ирина - его старшая дочь, любимица отца, единственная из детей, оставшаяся жить в СССР. Певец писал дочери регулярно. Издание 1960 года, например, фиксирует 90 текстов Шаля­пина, адресованных Ирине. Первое из них датировано 1909 годом, по­следнее - 1938, годом смерти артиста. Исключая 1920, 1923, 1927 годы, каждый год из интересующего нас временного промежутка 1900­1930-х годов представлен разным количеством писем. Индекс эпистолярной активности (т. е. соотношение общего количества анализируемых ЭТ к числу писем в рамках определенного цикла) автора «внутри» данного цикла равен 3,3.

В письмах к детям, в частности, - Ирине, Шаляпин предстает любящим, внимательным, чутким, понимающим отцом. Общение его с детьми строится на доверии, искренности, уважении. Чувства эти были взаимны и со стороны детей. Представляя, насколько тяжело жить отцу вдали от родины, понимая его душевное состояние, дочь пересылает ему во Францию соленых огурчиков. Этот незамысловатый знак внимания тронул Шаляпина. Поддавшись ностальгическим чувствам, он благодарит в письме дочь: «Спасибо за огурчики. «Поел». -вспомнил рюмку водки, которая так масляно проливалась в молодую глотку» [январь 1938 г.: т. 1, с. 519]

Шаляпин постоянно интересуется жизнью детей, их учебой, увле­чениями, дает отцовские наставления, советы: «Ну, что ты поделыва­ешь? Как твое здоровье и как идет ученье?.. Гляди, учись хорошенько, особенно люби и занимайся усердно музыкой! Ходишь ли гулять?.. И вообще напиши мне, что с тобой произошло необыкновенного и до­вольна ли ты своей «жистью» [от 20 февраля 1910 г.: т. 1, с. 437]; «Я страшно рад, что вы чувствуете себя хорошо, - будьте осторожны с водой и сырыми фруктами, потому что в Италии есть большая хо­лера» [от 24 июля 1911 г.: т. 1, с. 439]; «Смотри, катайся осторожно на коньках, а то можно разбиться очень сильно. Привыкай сначала со стулом (есть такие стулья-санки)» [от 30 января 1912 г.: т. 1, с. 441].

Эпистолярный диалог отца с дочерью со временем развивается. Начинается он с небольших записок информативного свойства: «Моя милая, дорогая, любимая дочурка Аришка, - я получил твое письмецо, которое меня, по обыкновению, страшно обрадовало. Ты не можешь себе представить, какое чувство удовольствия испытываю я, когда вижу, что моя маленькая Ариша уже может писать письма своему папе» [от 24 ноября 1909 г.: т. 1, с. 436]. По мере взросления Ирины переписка приобретает черты философских заметок, разговора «на равных»: «По­говорим теперь… хотя бы о театре. Вероятно, ты права - не должен я менять фамилию, не должен затворяться, но куда же идти? Сегод­няшний театр - просто кошмар. Синема? Этот покрытый черной оспой эрзац! - ужасно… Да и вообще не слышу и не вижу способных людей. Все очень любят театр - искусство, но ни театр, ни искусство их не любят» [от 7 января 1938 г.: т. 1, с. 518].

Певец делится с Ириной своими мыслями, впечатлениями, чувствами, посвящает ее в свои успехи и проблемы, обращается с прось­бами: «Нужно тебе сказать, что сейчас здесь, в Америке и в Англии, идет с огромнейшим успехом мой граммофонный диск “Эй, ухнем”» [от 4 мая 1923 г.: URL: http://az.lib.ru/s/shaljapin (дата обращения: 13.03.2011)]; «Устал я вообще ужасно, а от Америки в особенности, а тут еще беда - подходит старость, и хоть и чувствую себя в силах, однако пропадает уже прежняя выносливость - нет-нет да и прихвор­ну» [от 18 апреля 1925 г.: там же]; устроить здесь, в Париже, мой музей, т. е. музей всего, по возможности, что касается моей театральной карьеры. У меня имеются разные разности, как-то: письма разных великих людей, мои театральные костюмы, разные рисунки к ролям и операм и мои, и разных художников, а также и мои заметки насчет актеров и театра, и проч.,

и проч., поэтому я считаю наиболее целесообразным иметь письма и др. какие-либо документы здесь, у меня, в Париже - ибо что я Гекубе? Кому это там будет интересно иметь всякую ерунду относительно «врага» народа? Поэтому будь добра и пришли мне эти письма. Я буду им рад» [от 30 ноября 1937 г.: там же].

Поскольку в 1930-х годах круг адресатов Шаляпина резко сократился, то информацию о его жизни за границей мы узнаем преимуще­ственно из писем, обращенных к дочери. На основании этих текстов можно выделить три ключевые темы в позднем дискурсе певца: «твор­чество-работа», состояние здоровья и отношение к России.

В эмиграции не прекращалась напряженная работа Шаляпина. Случавшиеся редкие перерывы были вынужденными, исключительно по причине болезни. Отдыха артист не позволял себе вовсе: «Нынешнее лето, как ты знаешь, мне не пришлось отдыхать, я ездил в Южную Америку и пел: в Буэнос-Айресе 10 вечеров, в Чили - 5, в Парагуайе - 3 и в Бразилии (Rio de Janeiro) - 1, хотя на пароходе - туда 16 дней и на­зад 16 дней - отдохнул и даже немного растолстел. Сейчас, конечно, имею опять много работы. После Англии Русская опера (наверное, 15 вечеров), потом 3 вечера в Милане в Scala. А потом, в середине фев­раля и до середины марта - Монте-Карло, снова, как прежде, тот же милый Рауль Гинсбург, а там Скандинавия и проч. До 10 мая. Но что смешнее всего, это то, что с первых чисел мая, кажется, начинаю работать говорящий фильм. Это будет «Борис Годунов», но, конечно, не «оперный» - вот тебе пока что и все, что придется мне проделать» [от 30 ноября 1930 г.: там же].

В это время заметно ухудшилось состояние здоровья певца, о чем также имеются свидетельства в переписке с дочерью: «Здоровье мое, хоть и недурное в общем, но начал скорее уставать. И часто страдаю насморками. Это для певца дело, конечно, неподходящее» [от 7 апреля 1930 г.: там же]; «Вот уже больше года, как я страшно кашлял. Это бы­ли приступы с задыханьем, но я всегда думал, что это бронхит или трахеит» [от 14 ноября 1937 г.: т. 1, с. 516]; «Вообще кажется, что уми­раю постепенно, но верно» [от 15 января 1938 г.: т. 1. с. 519]; «… в моем положении лекарства не приходят быстро на помощь, потому что у меня не есть только одна болезнь, малокровие, а у меня и сахар, и утомление сердца, и малокровие, и 65 лет возрасту. Такой контра­пункт осложняет и лечение, и выздоровление» [от 28 марта 1938 г.: т. 1, с. 521]. Любовь к жизни, желание выздороветь и продолжить занятие творчеством не оставляет певца до конца дней: «Доктора и я, мы делаем все, чтобы выздороветь» [там же], однако сомнения одолевают все с большей силой: «Я все в том же положении, то есть в отчаянии. Кажется, я никогда больше не выздоровлю» [от 18 января 1938 г.: т. 1, с. 520].

Отношение к России великого русского баса, судя по письмам к дочери, продолжало быть неоднозначным. Не исчезала обида: «Те­перь вот еще о чем - в каждом письме твоем, ты обязательно спраши­ваешь: когда же я приеду в советы. Посмотри в книгу “переписка Чехова и Книппер”, вот какие выноски ты найдешь там: “Шаляпин Федор Иванович (родился в 1873 году). Знаменитый певец, имел звание народ­ного артиста республики, но был лишен его за то, что находясь за гра­ницей, солидаризовался с белоэмигрантами⁷”. “Вот тебе, бабушка, и Юрьев день”. А ты говоришь - приезжай. Зачем. Ведь я весьма “солидаризовался” в свое время с Горьким и Лениным, но царь не лишал меня звания солиста. За что мне дают звание - за таланты или карачки» [август - сентябрь 1936 г.: URL: http://www.vestnik.com/issues (дата об­ращения: 15.03.2011)]. Желание вернуться на родину уступало место сомнениям: «Конечно, много народу у вас меня любит, но русская лю­бовь (за исключением очень малым) - вещь весьма утомительная и не­верная. В течение долгих лет моей жизни и общения с русскими на раз­ных почвах я это, к сожалению, заметил» [от 2 июня 1935 г.: URL: http:// az. lib. ru/s/shaljapin (дата обращения: 13.03.2011)]. Но в душе Шаляпин был рад «победам Советов»: «… что за великолепный народ все эти Папанины, Водопьяновы, Шмидт и Ко, я чувствую себя счастливым, когда сознаю, что на моей родине есть такие удивительные люди. А как скромны!!! Да здравствует славный народ российский!!!!» [январь 1938 г.: т. 1, с. 519].

Выводы

Рассмотрение эпистолярия Ф. И. Шаляпина с учетом широкого спектра экстралингвистических факторов позволяет в полной мере представить его образ с точки зрения характеристики личностных и профессиональных качеств, отношения к семье, друзьям, искусству, родине. В основных эпистолярных циклах поднимается ряд ключевых проблем, характерных для дискурса певца. Письма Шаляпина, безусловно, вносят вклад в развитие национальной эпистолярной традиции.

---

⁷ Речь идет о пожертвовании Шаляпиным в 1927 году денег русскому священнику в Париже для голодающих детей эмигрантов, представленному на родине как денежная помощь белогвардейцам на борьбу с Советской властью.