4.2. Закон соответствия текстовой информации требованию «эпистолярного бинома»

Принцип намеренной актуализации коммуникативно-прагматической оси «автор - адресат», отражающей интерактивный и предписывающий характер эпистолярного диалогизма

Диалогичность - свойство любого высказывания (по М. М. Бах­тину). Даже монологическая речь всегда направлена на адресата [Ко­жина 1986, Якубинский 1986, Стельмашук 1993, Дускаева 2003 и др.]. В связи с антропоцентрическим характером современной научной па­радигмы проблема изучения влияния факторов автора и адресата на структуру, семантику и прагматику ЭТ начинает активно разраба­тываться учеными [Ножкина 1996, Кормилицына 1996, Иссерс 2000, Иванова 2008 и др.]. Диалогизм эпистолярной речи начинает становиться предметом анализа исследователей. Так, проявления диалогичности в ЭД А. С. Пушкина описывает С. В. Антоненко [2000]; как «одна из форм человеческого общения» переписка рассматривается в работе Ю. В. Ма- каркиной [2000]; речевая ситуация общения между автором и адреса­том письма становится предметом анализа З. М. Данкер [1992]; О. Н. Седова, определяя письмо как «символ общения», важным ком­позиционным приемом последнего считает «чередование в тексте пись­ма точек зрения адресата и отправителя, иными словами - моделирова­ние диалога внутри текста» [Седова 1985, с. 60-61].

Следует отметить специфику внутренних законов эпистолярного диалога. В первую очередь необходимо сказать о его двойственной при­роде. По своей обращенности одновременно к авторскому сознанию и к сознанию, воспринимающему текст, это будет некий моно-диалоги- ческий процесс: «Письмо является произведением монологическим по своей форме, но по своей сути это скрытый диалог... Письма пред­ставляют собой продленную во времени и в пространстве монолого- диалогическую речь - замедленно темпоральную речь» [Ковалева 2001, с. 170]. Диалогизм в ЭТ связывается как с ориентацией на другого (адресата), так и на личность самого автора. В последнем случае речь идет о так называемой автокоммуникации [Майданова 1994, Фатеева 1995, Бескровная 1998 и др.] - диалоге «внутри» авторского сознания. «Для письма характерны две формы речи: одна из них ориентируется на разговорный диалог, другая же на прерывистый монолог. Обычно эти две формы встречаются вместе и тесно переплетаются между со­бой, создавая "беседную" речь» [Степанов 1926, с. 91]: «Главная моя, да нет - единственная моя радость с людьми - беседа» [Цветаева 1995, т. 6, с. 353], «... это письмо-беседа с Вашим Гением о Вас» [там же, с. 305] (ср.: беседа - «разговор, деловой или задушевный» [МАС, т. 1, с. 80]).

Сложная природа диалогизма ЭД обусловливает «необычность положения текстов частной переписки в ряду письменных текстов» [Полякова 2001, с. 8]. В обиходно-бытовых письмах «прослеживается взаимодействие двух форм речи - письменной и устной. Пишущий вынужден продумывать свою речь, подбирать более точные слова, строить текст. Отсюда и описание ситуации, и использование различ­ных выразительных возможностей языка» [Ножкина 1993, с. 134].

Письма относятся к типу текстов, которые по форме являются пись­менными, а по содержанию близки и к письменной, и к устной речи [Полищук 1998], «являясь письменными по форме, по коммуникатив­ному заданию, эпистолярные тексты тяготеют к устным высказывани­ям» [Полякова 2001, с. 9].

Эпистолярий квалифицируется в качестве диалогического дискур­са, структура которого определяется наличием «двух типов речи - на­правляющей, контролирующей и подчиненной, зависимой», «двух ти­пов речевых актов - актов-программ и актов-исполнений», «двух типов коммуникантов - программистов и исполнителей» [Человече­ский фактор в языке 1992, с. 56]. ЭД реализует все типы диалога, выде­ленные в коллективной монографии «Человеческий фактор в языке: Коммуникация, модальность, дейксис» [1992]:

1)                информационный диалог;

2)                диалог, основанный на деятельностном общении;

3)                диалог - обмен мнениями;

4)                     диалог, регулирующий межличностные контакты на условной шкале «унисон / диссонанс»;

5)                диалог - свободное общение, реализующий разные аспекты лич­ности - эмоциональный, эстетический и интеллектуальный. Еще в античных эпистолярных теориях письма называли «поло­виной диалога» (т. е. диалогом без собеседника), но при этом подчер­кивали его отличие как письменной формы речи от речи устно-разго­ворной: «... письмо нуждается в более тщательной обработке, чем диалог; ведь диалог подражает речи, сказанной без подготовки, экс­промтом, письмо же пишется и посылается как подарок» [Миллер 1967, с. 7-8]; «письмо - это мысленная беседа отсутствующего с отсут­ствующим, преследующая какую-то полезную цель; говорит же в нем человек то же, что произносит лицом к лицу» [Античная эпистологра- фия 1967, с. 23].

Большинство исследователей конца XX века - начала XXI века от­мечают преемственность современного эпистолярного канона и тра­диций греческой теории эпистолографии в аспекте реализации катего­рии диалогичности. Так, Е. В. Полякова утверждает, что «письмо призвано сокращать пространственную отчужденность корреспон­дентов, оно создает иллюзию присутствия автора рядом с читающим его лицом и наоборот» [Полякова 2001, с. 8]; Н. И. Белунова говорит о своеобразном дистантном диалоге [Белунова 1996]; О. О. Рогинская, вводя понятие «эпистолярный роман как жанр», обозначает переписку как «полисубъектную диалогическую структуру в составе романного целого» [Рогинская 2002, с. 4]; И. А. Паперно, определяя переписку А. С. Пушкина как целостный текст, опирается на диалогичность пе­реписки двух корреспондентов [Паперно 1977].

Дискурсивный способ организации коммуникации предполагает наличие определенного канала связи. В ситуации эпистолярного взаи­модействия канал связи имеет характер преимущественно зрительно- вербальный, согласно концепции Р. Белла [1980], и дистантный, опос­редованный текстом, в соответствии с теорией Л. П. Крысина [2002].

Сознательная установка коммуникантов в рамках эпистолярного общения на актуализацию коммуникативно-прагматической оси «я - ты» как один из принципов, репрезентирующих закон соответствия текстовой информации требованиям эпистолярного диалогизма, при­сутствует в ЭТ разной жанрово-стилевой ориентации и временной принадлежности.

ЭД принадлежит реактивному регистру речи, поскольку его клю­чевая составляющая - письмо - изначально «заряжено» на ответное действие: «Эпистолярная коммуникация характеризуется конвертиру­емостью автора и читателя» [Ковалева 2001, с. 184], «отражает движе­ние когниции и эмоции между двумя коммуникантами эпистолярной деятельности» [там же, с. 183].

Н. И. Белунова, анализируя жанр дружеского письма, отмечает, что данный тип текста ориентирован на получение ответа, и диалоги- зация является его релевантным признаком, а коммуникативная функ­ция - одной из наиболее значимых: «Наличие в дружеском письме коммуникативно-прагматической оси Я - ТЫ, автора и адресата, кото­рые являются реальными языковыми личностями, живущими в опре­деленную общественно-историческую эпоху, свидетельствует, что дру­жеское письмо отражает межличностный характер общения» [Белунова 1998, с. 79]. В тексте дружеского письма, как отмечает иссле­дователь, «большое значение имеет постоянное ощущение личности адресата автором письма» [там же]. Е. М. Виноградова говорит об «ил­люзии непосредственного общения» в ЭД как его дифференцирующем признаке [Виноградова 1994].

Анализ коммуникативной оси «адресант - адресат» в ЭД должен осуществляться с обязательным учетом их статусно-ролевых и ситуа­тивно-коммуникативных характеристик. Л. П. Крысин отмечает, что термином «социальный статус» обозначается «соотносительная (по оси «выше-ниже») позиция в социальной системе, определяемая по ряду признаков, специфичных для данной системы» [Крысин 1989, с. 134]. Роль - это динамический аспект статуса, своеобразный шаблон прав и обязанностей. Она может быть обусловлена «как постоянными или долговременными характеристиками человека: его полом, возрас­том, положением в семье и социальным положением, профессией (ро­ли мужа, отца, начальника, сослуживца и т. д.), так и переменными, ко­торые определяются свойствами ситуации (роли пассажира, пациента, покупателя и т. д.)» [там же]. «Представления о типичном исполнении той или иной роли складываются в коммуникативные стереотипы; они составляют неотъемлемую часть ролевого поведения. Стереотипы формируются на основе опыта, частоты повторяемости ролевых при­знаков, характеризующих поведение, манеру говорить, двигаться, оде­ваться и т. п.» [там же, с. 135]. Можно говорить, что любой дискурс характеризуется наличием своих коммуникативных стереотипов. Предположительно, ЭД свойственны коммуникативные стереотипы «умный собеседник», «приятный собеседник» и пр.

Категория адресованности реализуется в письме путем эксплици­рования «адресанта» и «адресата» через моделирование их коммуника­тивных ролей. Содержание понятия коммуникативная роль в ЭД обу­словлено типом текста - посредника передачи информации между общающимися. Н. В. Глухих, анализируя деловую корреспонденцию, вводит термин векторный признак, указывающий направление комму­никации: вертикальное (сверху-вниз и снизу-вверх) и горизонтальное (между респондентами одного уровня). Вертикальная коммуникация, по мысли ученого, включает распоряжения, запросы, ордера, указания, одобрения, предложения, подтверждения (направление сверху-вниз); рапорты, доношения (донесения), доклады, объяснения, оправдания, со­проводительные письма, подтверждения, прошения (направление сни­зу-вверх). Горизонтальная коммуникация осуществляется посред­ством промеморий, сообщений, подтверждений [Глухих 2008, с. 16-17]. Как отмечает исследователь, в определенных условиях эпистолярного диалога, в частности, эпистолярно-деловой коммуникации, наблю­дается «социальная ассиметрия респондентов», т. е. разделение их на «рав­ных по социальной лестнице» и «неравных», что позволяет классифи­цировать письма с учетом социолингвистического критерия [там же].

Важным свойством категорий автора и адресата в ЭД выступают их потенциальные возможности в плане формирования и реализации коммуникативных стратегий и коммуникативных тактик. Коммуника­тивные стратегии представляют «общую линию (вектор) поведения»

(А. П. Сковородников), предполагающую «отбор фактов и подачу их в определенном освещении» (И. Н. Борисова). Коммуникативные стратегии реализуются при помощи различных коммуникативных тактик. Большинство исследователей этого вопроса [Верещагин, Рат- майр, Ройтер 1992, Борисова 1996, Верещагин, Костомаров 1999, Тру- фанова 2001, Клюев 2002, Иссерс 2003, Сковородников 2004 и др.] определяют данный термин как набор определенных действий, или клише, которые конструируют коммуникацию.

Коммуникативные тактики в целом универсальны и могут ис­пользоваться не только в отдельно взятом дискурсе. В частности, те тактики, которые выделяют О. Я. Гойхман и Т. М. Надеина [2003] применительно к деловому дискурсу (неожиданный аргумент, апелля­ция к авторитету, юмор, явный или скрытый комплимент собеседни­ку, мнимая уступка, три «да», абстрагирование, позволяющее избе­гать конкретной информации и тем самым затруднять проверку содержания сообщения и др.), относимы и на счет ЭД.

Умение выстраивать собственный стратегически обдуманный коммуникативный сценарий входит как составляющая в понятие ком­петентности в разных ее проявлениях: социолингвистическая, ком­муникативная, текстовая, дискурсивная. В связи с этим встает во­прос: создание письма - это речетворческий процесс, или навык, которому необходимо обучать, или природное умение, или искусство? Видимо, эпистолярная речевая практика предполагает присутствие всех перечисленных параметров.

Письма характеризуются высоким прагматическим потенциалом эпистолярной оси «автор - адресат». Это достигается в первую очередь за счет употребления как традиционных, так и индивидуально-автор­ских средств и приемов выражения прагматики. Главным образом в решении этой задачи «участвуют» эпистолярно-этикетные речевые жанры, создающие разного рода коммуникативный эффект (интим­ную тональность, доброжелательное или отчужденное отношение). Основным средством экспликации коммуникативно-прагматической оси «автор - адресант» считаем речевую форму начального эпистоляр­ного обращения к адресату и подписи адресанта. В числе обозначен­ных форм могут фигурировать как стандартные эпистолярные форму­лы, так и индивидуально-авторские, демонстрирующие оригинальность творческой манеры автора. Заметим, что в этом случае речь идет не о разрушении эпистолярного канона, а о создании определенного варианта его прочтения.

Продемонстрируем особенности реализации принципа намерен­ной актуализации в эпистолярии коммуникативно-прагматической оси «автор - адресат» на примере писем М. И. Цветаевой и современной переписки, фигурирующей в разных сферах речевого межличностного взаимодействия: маргинальной, официальной, публицистической, ху­дожественной, политической, рекламной и PR. Выбор материала обу­словлен его структурно-типологической и жанрово-стилистической разноплановостью, а также возможностью рассмотрения данной эпи­столярной коммуникативной универсалии с точки зрения синхронии и диахронии.

Сознательная установка коммуникантов в рамках эпистолярного общения на актуализацию коммуникативно-прагматической оси «я - ты» как один из принципов, репрезентирующих закон соответствия текстовой информации требованиям эпистолярного диалогизма, при­сутствует в ЭТ разной жанрово-стилевой ориентации и временной принадлежности.

В письмах М. И. Цветаевой вектор «автор - адресат» представлен в первую очередь эпистолярно-этикетными жанрами - эпистолярны­ми обращениями (начальным и внутритекстовыми) и подписью автора.

Выбор формы адресатного (Н. И. Белунова) начального обраще­ния в письмах поэта ориентирует на определенное восприятие тексто­вого содержания. Отсутствие обращений, либо их минимальная лексическая представленность, обусловленные авторской целью, ком­пенсируются ценностью содержащейся в текстах информации. Единая для всех писем в рамках цикла форма обращения говорит об устойчи­вости восприятия Цветаевой личности своего корреспондента и, как правило, - дружеском к нему отношении: «Дорогая Анна Андреевна» (к А. Ахматовой), «Дорогая Анна Антоновна» (к А. Тесковой), «Милый Василий Васильевич» (к В. Розанову). Изменяющаяся / варьирующаяся форма начального обращения отражает динамику отношений участ­ников общения. Например, в цикле писем к М. Волошину наблюдаем варьирование форм обращений, передающее нарастание близости в их отношениях: «Многоуважаемый Максимилиан Александрович» - «Дорогой Макс» - «Милый Макс» - «Милый Максинька».

Начальное обращение в ЭТ Цветаевой отражает ролевой харак­тер межличностных отношений коммуникантов. Например, осмысле­ние Цветаевой феномена Поэта - творца и человека - отражают ее письма к «равновеликим» - Рильке и Пастернаку. Все 11 писем к Рильке начинаются по-разному. Первое - так: «Райнер Мария Рильке!»

(с последующим внутритекстовым обращением на «Вы»). Функция контактоустановления здесь приобретает более глубокое звучание в контексте: «Ваше имя - издалека... Речь идет не о человеке - Рильке, а о духе - Рильке» [Цветаева 1995, т. 7, с. 55]. Во 2-м, 3-м, 4-м, 5-м пись­мах цикла начальное обращение отсутствует. Это связано, по нашему мнению, с общей целевой программой текста. Письма данного цикла представляют размышления автора о судьбе гения. Указания лиц, дат для него непринципиальны: здесь все подчинено задаче философского обобщения. 2-е письмо начинается словами «Тот свет ты знаешь луч­ше» [там же, с. 58]. Переход к обращению на «ты» знаменателен: Цвета­ева - тоже Поэт, однако, Рильке для нее - недосягаемая вершина. Это передается при помощи антитезы: «я - ты», «тот - этот (свет)», «хуже - лучше (знаешь)». 3-му письму предпослан эпиграф: «. перед ним не кичиться тебе проникновенностью чувства...» (указана дата написания письма: Вознесение Христово, 13 мая 1926 года). Эти слова нацеливают на размышления по поводу соотносимости понятий поэт - бог и поэт - человек. Само содержание важнее для Цветаевой, нежели выбор формы обращения к тому, кому эти рассуждения адресованы. Автор ограничивается именами: «Дорогой Райнер», «Райнер»; в цикле к Пастернаку - «Пастернак», «Борис», «Мой дорогой Пастернак».

Внутритекстовое обращение помогает создавать пресуппозици- онный фон, столь важный для осмысления ЭТ. Например, в цикле к Рильке, где во многих письмах отсутствует начальное обращение, функциональная нагрузка форм обращения к адресату внутритексто­вого типа особенно значима. Именно они вскрывают всю глубину вза­имоотношений поэтов: «Любимый, люби меня сильнее и иначе, чем все» [там же, с. 74], «Милый, раз ты умер, - значит, нет никакой смерти» [там же] (ср.: в одном из писем данного цикла, имеющего относительно небольшой объем, отмечено 3 случая употребления формы «любимый» и 2 - «милый»). Характерен и вариант подписи, избираемой Цветаевой в этих письмах: «Марина». Автор отказывается от традиционной фор­мы («МЦ», «Марина Цветаева»), так как осознает себя здесь, в первую очередь, женщиной, а уже потом - поэтом. Гармоничное сочетание форм обращения и подписи создают, таким образом, наиболее благо­приятную для коммуникантов, интимную тональность общения.

Подпись в рамках ЭТ выполняет определенную функционально- прагматическую и смысловую нагрузку, характеризуя адресанта и его отношение к корреспонденту. Преобладающей в эпистолярии Цветае­вой является подпись «МЦ». Заглавные буквы своего имени и девичьей

фамилии были выбраны поэтом в качестве подписи, на наш взгляд, по двум причинам: показать свою принадлежность к корням, роду («Корнями я принадлежу прошлому» [там же, т. 6, с. 295]) и реализовать чувства достоинства и гордости от того, что она - Поэт. Не случайно, что в письмах к официальным лицам Цветаева избирала полную фор­му подписи: «Марина Цветаева».

Таким образом, письма М. Цветаевой характеризуются высоким прагматическим потенциалом эпистолярной оси «автор - адресат». Это достигается в первую очередь за счет употребления как традици­онных, так и индивидуально-авторских средств и приемов выражения прагматики эпистолярно-этикетных речевых жанров, участвующих в создании разного коммуникативного эффекта (интимной тонально­сти, доброжелательного или отчужденного отношения). В этом прояв­ляется оригинальность творческой манеры автора, что отнюдь не раз­рушает эпистолярный канон, а создает определенный инвариант его прочтения.

Интересным образом коммуникативное звено «автор - адресат» представлено в современном ЭД, особенно, в такой его составляющей, как электронная переписка. Очевидно, что письмо как функциональ­но-стилевая разновидность эпистолярного жанра в электронном виде становится отличным от канона. Иное наполнение в нем получает и коммуникативно-прагматический вектор «автор - адресат», особен­ности текстовой реализации которого обусловлены специфическими чертами современной электронно-эпистолярной сферы коммуникации.

Электронное общение интерактивно по своей природе: являясь личностно ориентированной (персонализированной) формой взаимо­действия, развивается во многом спонтанно, ситуативно, с преоблада­нием элементов рефлексии и креативности, предполагает активный содержательный и речевой диалог сторон. Возможность вступать в коммуникацию как с одним, так и со множеством адресатов (пользо­вателей сети) одновременно (в режиме on-line) позволяет считать Ин­тернет-общение разновидностью массовой коммуникации как одной из самых распространенных на сегодня форм бытования национального языка, а тексты современной электронной коммуникации - причис­лить к разряду медиатекстов. Отсюда - тенденция к «смешению» жан­ров и образованию синтетичных эпистолярно-медийных форм комму­никации.

В связи с этим, например, под натиском нетикета - системы пра­вил поведения в сфере Интернет-коммуникации - трансформируется

«классическая» модель этикетных национальных традиций. В элек­тронном общении отменены многие условности этикета. Поддержива­ется нейтральное отношение к формулам приветствия и прощания. И это не показатель дурного тона, а необходимость, продиктованная условиями массовой коммуникации: обычно, если в чате начинают ин­тенсивно здороваться, это - признак скуки, отсутствия интересных тем для разговора. В силу «физической» непредставленности комму­никантов распространенным также считается обращение ко всем на «ты» и пр.

В современных ЭТ коммуникативно-прагматический вектор «ав­тор - адресат» может иметь не только вероятностную, но и предписы­вающую направленность в плане получения отклика. В этих случаях следует говорить о манипулятивно-воздействующей функции ЭТ как ключевой. Перечень психологических приемов стимуляции мышления и воображения адресата при этом оказывается достаточно широким: личностное и социальное одобрение, «ловушка» доверия, отсылка к авторитету, косвенные намеки, атакующее убеждение посредством прямой аргументации и откровенное запугивание. Приведем примеры из «писем счастья»: «Только попробуй не отослать это новогоднее по­здравление своим друзьям!», «Не игнорируй, случится плохое», «Если эта цепь писем оборвется, ты столкнешься с 10 проблемами в последу­ющие 10 лет», «Обратно нельзя», «Если ты прервешь цепь, то ты бу­дишь всегда неудачлив(а). Тот человек полюбит другого», «Более того, если те решишь не обращать внимания на это письмо, произойдет об­ратное тому, что ты желаешь или это не исполниться никогда! Все зависит от того, что ты сделаешь с этим письмом. Выбор перед тобой»^[1].

Манипулятивный потенциал ЭТ, используемых в политическом дискурсе, также очевиден. Здесь чрезвычайно уместным выглядит сам формат ЭТ, приобретающий в условиях политической коммуникации статус манипулятивного средства. Пример: осенью 2005 года в г. Том­ске предвыборный штаб кандидата в депутаты Тимура Хисматуллина выпустил агитпакет, включающий тексты под условными названиями «Что можно сделать за один месяц», «Что можно сделать за один день», каждый - в конверте, на котором указан конкретный почтовый адрес отправителя («634029, г. Томск, а/я № 3676, Тимуру Хисматулли- ну»). Подобный креативный подход обусловливает высокую степень прагматичности данных ЭТ. Общий пафос текстов отражает умело найденный вариант установления диалога с потенциальными избира­телями: «Прошу все материалы ... направлять мне по адресу ... Вы мо­жете отправить ответы на вопросы по почте или передать ... со­трудникам предвыборного штаба. В случае отправки по почте вложите социальную карту в конверт и опустите в ближайший по­чтовый ящик, марку наклеивать не нужно (подчеркнуто мною - А. К.)».

Таким образом, коммуникативно-прагматическая ось «адресант - адресат» в пространстве эпистолярного речевого взаимодействия выступает экспликатором диалогизма, «маркером» жанра, проявляю­щимся на всех уровнях текста: структурно-композиционном, прагма­тическом, речевом. Данная категория ЭТ носит универсальный характер, поскольку репрезентирует жанровый канон. При этом в зависимости от ряда экстралингвистических факторов на речевом уровне возмож­но как клишированное, так и индивидуально-авторское «насыщение» этого канона.

Принцип обязательной ориентации на личность конкретного адресата в постановке целей и выборе тем общения в рамках эпистолярного цикла

Фактор адресата является одним из определяющих специфику эпистолярного типа общения. Ориентация на «своего» адресата пара­метризует любой акт коммуникации посредством переписки, что про­является на разных текстовых уровнях: в характере авторских интен­ций, выборе тем, тяготении ЭТ к определенному типу. Адресованность оказывает также влияние на форму речи, ориентируя автора учиты­вать социальные, образовательные, профессиональные, личностные и другие параметры собеседника.

Фактор конкретной адресованности характерен для ЭТ разных типов, принадлежащих разным авторам и созданных в разные истори­ческие эпохи. Следовательно, данный принцип можно квалифициро­вать как универсальный, репрезентирующий эпистолярный канон в виде определенного инварианта ЭТ. Фактор эпистолярного адресата обусловлен жанрово-стилистическими свойствами ЭТ, а также исто­рическими условиями «бытования жанра» (М. М. Бахтин).

В современном эпистолярии характер адресата множественный, не сводимый к какому-либо одному своему проявлению: он может быть конкретным, массовым или виртуальным. Например, в полити­ческих, в том числе PR-текстах, имеющих формат письма, адресат па­раметризуется как массовый и целевой, которому сообщаемая инфор­мация доносится осознанно, с установкой на ее необходимость. Даже

письма, адресованные одному человеку, в условиях общественно-по­литической коммуникации начинают обладать свойством массовой адресации, так как их может прочесть любой человек. Поэтому основ­ным в ориентации на адресата становится акцент на такой составляющей его образа, как социально-ролевое поведение. Например, в приводи­мом ниже тексте, появившемся в рамках региональной предвыборной кампании, превалирует такой параметризующий целевого адресата (при этом на конверте указан его точный почтовый адрес, фамилия, имя, отчество) признак, как выполняемая им роль родителя ученика одной из школ города: «Уважаемые родители! Забота о детях - это наша совместная обязанность. Но заключается она не только в том, чтобы накормить, одеть и дать детям определенные знания. Мы, взрослые, имея право гражданского голоса, должны решать - в каком обществе и по каким законам жить нашим детям ... Призываю вас 9 октября прийти на избирательные участки и отдать свой голос за достойного человека. ВЫБОР НАШЕГО КОЛЛЕКТИВА - Евгений Валерьянович Паршуто ... С уважением, директор школы № 51 Богда­нова Наталья Анатольевна».

Ориентация на адресата присутствует и в сфере маргинально-эпи­столярной коммуникации. В рамках «писем счастья», например, про­слеживается четкая установка на адресата, характер которого можно определить как синкретичный: текст приходит на имя конкретного лица, предполагает пересылку другим адресатам, претендуя на место в мас­совой коммуникации. Если данный ЭТ попадает в сферу электронного общения, образы коммуникантов приобретают виртуальный статус.

Унификация содержания и ориентация на массового адресата ха­рактерна сегодня даже для такой этикетно-ритуальной разновидности ЭТ, как открытка (открытое письмо) - небольшого по объему текста, совмещающего в себе вербальную и иллюстративную информацию. Поздравительные открытки по случаю памятных дат сегодня воспри­нимаются как нечто обыденное. Они стали во многом стандартизиро­ванными: приобретаются с уже полностью «готовыми» надписями, «авторам» остается лишь уточнить «от кого - кому» и поставить дату. Даже «валентинки» (очень личные, порой интимные послания по слу­чаю Дня всех влюбленных) стали печататься серийно. В наши дни от­крытки все реже и реже пересылаются по почте, уступая место своим «виртуальным» аналогам.

«Будучи текстом, адресованным конкретному лицу, письмо не мо­жет не учитывать прагматически релевантных характеристик адресата.

Адресат является для субъекта основным фактором, определяющим его деятельность при выборе средств выражения и формировании со­держания эпистолярного общения» [Человеческий фактор в языке 1988, с. 102]. Поэтому следует говорить о явных различиях писем одно­го автора к разным адресатам Так, Н. А. Ковалева отмечает: «Контину­ум коммуникативных смыслов, в которые вступает автор письма, об­ращаясь к читателю своего письма, может концептуализироваться по-разному в зависимости от позиции адресата. Но коммуникативные установки позволяют коммуникантам гибко устанавливать авторско- адресатные связи» [Ковалева 2001, с. 214], «письмо является един­ственным типом текста, тематика и язык которого полностью опреде­ляются отношением коммуникантов» [там же, с. 222].

О жесткой обусловленности ЭТ фактором ориентации на кон­кретного адресата свидетельствует тенденция к их объединению в ци­клы. Так, Т. С. Каирова отмечает «способность писем объединяться в блоки сюжетно-событийно связанных эпистолярных текстов, в кото­рых реальные письма сохраняют свою автономность, образуя сверх­текстовые объединения, в то время как квазиавтономные тексты выполняют роль линейно или иерархично связанных элементов лите­ратурно-художественных произведений» [Каирова 1986, с. 7].

Даже в условиях ЭД, не имеющих никакого отношения к сфере ху­дожественной коммуникации, фактор ориентации на конкретного адресата прослеживается четко. Рассмотрим с этой точки зрения науч­ный эпистолярий В. И. Вернадского [подробнее: Курьянович 2012, гла­ва III], в рамках которого явными отличиями на тематическом уровне характеризуются письма к коллегам-ученым из разных стран мира и письма к родным (жене и детям).

Вернадский активно использовал формат письма в общении с многочисленными российскими и зарубежными учеными, соратни­ками по работе в Московском университете и Академии наук СССР. Понимая важность применения математических методов для задач биологии, Вернадский неоднократно обращался к ученым-математи­кам за консультацией: к Н. Н. Лузину и С. П. Финикову - по пробле­мам «правизны» и «левизны» в геометрии пространства, к С. Н. Берн- штейну, А. Н. Колмогорову - по вопросам симметрии. Эти научные беседы нашли отражение в корреспонденции ученых. Философский склад ума Вернадского позволял ему делать разного рода научные обобщения, в том числе, - касающиеся мировой истории, общих зако­нов эволюции. Сохранившиеся письма к историкам И. М. Гревсу,

Д. И. Шаховскому, С. Ф. Ольденбургу, генетику Ф. Г. Добржанскому, геологам В. В. Докучаеву, А. А. Полканову, биологам Б. П. Уварову, Н. К. Кольцову, основателю кафедры геохимии МГУ А. П. Виноградо­ву, химику С. Шамье, философу П. А. Флоренскому, естественнику М. М. Новикову, физику-оптику С. И. Вавилову свидетельствуют об этом.

Из опубликованных писем к российским ученым выделяется цикл 1907-1939 годов, обращенный к академику А. Е. Ферсману, ближайше­му сподвижнику, ученику, другу Вернадского. Этих двух ученых при­нято называть «реформаторами минералогии и создателями геохи­мии», «инициаторами, организаторами и руководителями новых институтов, комиссий, филиалов Академии наук», проработавших бо­лее 40 лет в «тесном творческом и интеллектуальном общении» [Туч­ков, Ярошевский 1985, с. 4].

Большая часть информации, содержащейся в этих письмах, каса­ется вопросов научной и научно-организационной деятельности ака­демиков: организации геологических экспедиций, планов текущей ра­боты, связанной с написанием научных статей и книг, результатов исследований многочисленных минералов и пр. Например: «Кончаю первый том «Опыта описательной минералогии», сижу сейчас над га­зами: очень трудно и мало сделано» [от 7 сентября 1911 г.: Письма В. И. Вернадского А. Е. Ферсману 1985, с. 27]; «В Оренбурге сделал поездки по заброшенным рудникам. Собрал кое-какой материал» [от 19 июля 1914 г.: там же, с. 70]; «Сейчас сижу перерабатываю свой курс минерало­гии. Хочу с осени издать первый том в новом виде, печатном, с литера­турой. Сейчас вообще много читаю, работаю над H₂S (растет), начи­наю набрасывать работу над гипсом. Очень геологически получаются любопытные данные. Очень мне хочется с Вами проехать на Эльтон и Баскунчак» [от 22 июля 1915 г.: там же, с. 75]; «Язакончил свои все де­ла в Германии и очень доволен тем, что там видел и узнал. Я был в Мюнстере, Геттингене, Берлине, Лейпциге» [от 11 июля 1932 г.: там же, с. 151].

И Вернадский, и Ферсман были активными общественными дея­телями, которых не могли не волновать проблемы России. Это находит отражение в письмах: «Урал производит тяжелое впечатление тем ужасающим расхищением, какое здесь происходит, огромных богатств. Леса, копи дорогих камней, дорого, строй жизни - все отражает все ту же неурядицу, все то же допотопное государственное устройство, анархию, какая царит кругом!» [от 4 июня 1911 г.: там же, с. 21]; «Сейчас весь поглощен войной. Слава богу, что мобилизация прошла великолепно и в общем бодрое настроение, но год придется пережить тяжелый. Думаю, война затянется, но как-то, несомненно, чувствуется, что мы в конце концов победим» [от 13 августа 1914 г.: там же, с. 72]; «Вот думаю, как Вам много дает сейчас Сибирь - страна еще большего буду­щего, чем Россия» [от 22 июля 1915 г.: там же, с. 75].

Как показывают примеры, письма ученых являются не только и не столько способом личностного контакта, сколько лабораторией, где зарождались и получали развитие многие новаторские идеи, определя­лась методология научного поиска, формировалось мировоззрение.

Иной взгляд на личность В. И. Вернадского, взгляд «изнутри», со­держат письма, обращенные к жене, Н. Е. Вернадской. Эта переписка, представленная в пятитомном издании, содержит письма за период 1886-1939 годов.

В ситуации разлуки (научные командировки Вернадского за гра­ницу, его участие в геологических экспедициях, период жизни на Украи­не) письма были той ниточкой, которая связывала родных людей, тре­петно и нежно относящихся друг к другу: «Моя дорогая Натуся, завтра 3.IX. - 25 лет нашей дорогой мне, близкой жизни. Я не люблю годовщин и юбилеев и всяких приуроченных к внешним фактам и явлениям воспоми­наний, но мне хотелось бы в этот день быть возле тебя, моей дорогой, горячо любимой» [от 2 сентября 1911 г.: Вернадский 2007, с. 84].

Обмен посланиями (письмами, открытками, телеграммами) меж­ду супругами всегда осуществлялся с поразительной регулярностью и частотой. Так, после «разгрома» Московского университета властями в марте 1911 года более ста человек преподавателей, включая Вернад­ского, вынуждены были подать в отставку и покинуть столицу. Ввиду наступившего перерыва в своей более чем 20-летней преподаватель­ской деятельности, Вернадский переехал в Петербург, сосредоточив­шись на исследовательской (участие в Радиевых экспедициях) и науч­но-организационной работе в Академии наук. Разлука с родными затянулась до 1915 года. Однако налаженное сразу в марте 1911 года эпистолярное общение осуществлялось с поразительной регулярно­стью. Например, письма Вернадского к жене датируются с промежут­ком в один-два дня: 21, 22, 25, 29, 30 апреля, 4, 6, 9, 12 мая и т. д. В пере­писке 1909-1939 годов отсутствуют письма за 1915 год, с 1918 по 1920, с 1922 по 1925 годы, за 1927 год, с 1929 по 1932, с 1936 по 1938 годы. Это было время, когда супруги не разлучались.

В посланиях к жене будничные планы («картинка жизни», «жи­вые отголоски мелочей жизни») Вернадского расписаны буквально по дням: «Пиши пока в Москву. Окончательно отсюда уеду должно быть 1-ого июня. Тогда пиши в Дрезден, poste restante. Из Дрездена пред­приму одну небольшую экскурсию, а дальше все связано с твоими плана­ми. 26-ого вечером еду из Москвы в Ростов и Ярославль, 30 и 31 буду в Марфино у Петрунковича, а затем 1-ого вечером выеду из Москвы, около 4 или 5 июня буду в Дрездене с заездом в Ровно» [от 22 мая 1909 г.: там же, с. 24]. Эпистолярное общение, судя по текстам, в значительной степени компенсировало отсутствие непосредственной коммуникации между Вернадским и женой. Об этом свидетельствуют многочислен­ные суждения, содержащаяся информация в которых рассчитана на ситуацию «быстрого реагирования» посредством передачи в теле­граммах: «Я писал тебе из Ровно, что у меня ревматизм в обеих руках, и теперь, как будто хуже. Не благоразумнее ли мне взять курс ванн в Крейцнахе? Телеграфируй» [от 22 июня 1909 г.: там же, с. 26]. В письме от 12 июля 1913 года из Ливерпуля Вернадский пишет жене: «Так грустно быть долго без писем, мы так привыкли даже уже и при пере­ездах быть близко связанными хотя бы письменным словом; совсем от­выкли от старых условий - даже наших отцов - когда на недели обыч­но при отъездах обрывалось слово. Я думаю, что наши дети увидят. А может быть и мы, возможность переговариваться и при отъездах на далекое расстояние» [там же, с. 125]. Однако в полной мере эписто­лярный диалог не может заменить реальное общение. Вернадский пи­шет, что «масса всяких таких мелочей, которые хотелось бы знать, но письма не дают. И в моих письмах тебе я чувствую, как проходят без выражения унылые огромные области переживаний» [от 21 мая 1911 г.: там же, с. 71].

С женой академик делится своими научными планами, мыслями, обращается с просьбами: «Если мы всего этого добьемся, то у нас для Урала будет сделана большая работа... кроме нанесения на карту, мне хочется добыть здесь материал, достаточный для начала работ с уральским радием. Надо добыть 2 пуда нужных минералов - при этом масса всяких мелочей» [от 11 июня 1911 г.: там же, с. 79]; «Завтра кон­чаю с Тепфером о приборе - будет стоить не менее 5000 марок, но зато я ясно вижу, что получаю огромное орудие для проникновения в неиз­вестное. Знаешь, я это физически (выделено в тексте - А. К.) чув­ствую. Мне кажется, я сейчас в своей работе иду отчасти бессозна­тельно: странное ощущение, точно ведет какая-то неведомая мне сила!» [от 11 сентября 1911 г.: там же, с. 88-89].

В письмах к Н. Е. Вернадской можно встретить философские раз­мышления о жизни и смерти («Мы с тобой подошли к той грани жиз­ни, где окончательно уходит предшествовавшее нам поколение, и мы стали на очередь конца жизни» [от 30 марта 1914 г.: там же, с. 186]; «Так все тяжело кругом, но я как-то ярко чувствую силу и смысл (хотя мне он для жизни не нужен) жизни, и тяжесть ее меня не тяготит» [от 2 апреля 1914 г.: там же, с. 189]; «... я смерть принимаю как простую вещь, удел всех и свой» [от 19 июля 1917 г.: там же, с. 211]), сути научно­го поиска и творческого процесса вообще («Быстрое достижение пре­дела, а затем такая же возможность быстрого упадка (выделено в тексте - А. К.). Неужели это неизбежно? Неужели единственным спасением от такого положения является постоянная смена, возбуж­дение все нового интереса, бросание старых путей, искание новых?» [от 23 августа 1909 г.: там же, с. 37]), негативном влиянии исторических потрясений на науку и жизнь русского общества в целом («Если бы нам недолго спокойствие в общественной политической жизни! Как сильно могли бы забиться русская мысль и русская жизнь!» [от 8 января 1911 г.: там же, с. 51]; «.тут полное рабство духа, и мысли, и воли. И скорее действительно восставшие рабы, чем граждане» [от 19 июля 1917 г.: там же, с. 211]), роли личности в истории («Таланты редки и их надо беречь и охранять - в них все-таки настоящая, живая, вечная сила нации» [от 22 октября 1913 г.: там же, с. 173]; «Таланты и гении имеют проти­вовес в кретинах и идиотах» [от 30 марта 1914 г.: там же, с. 187]) и пр.

Значительное место в письмах этого цикла занимает информация о событиях из жизни сына, дочери, родственников и знакомых: «Ни­ночка² чувствует себя отлично и просит тебе об этом написать. Я много с ней и разговариваю, и так чувствуется прелесть раскрываю­щегося молодого создания. От Георгия³ есть телеграмма, что завтра вечером он будет в Ялте, к послезавтра утром будет в Гаспре... От Ню- ты⁴ есть несколько строк...» [от 20 августа 1912 г.: там же, с. 111].

Именно в письмах данного цикла личность Вернадского предста­ет во всей глубине и разносторонности: преданность науке, делу «ужи­вается» с любовью к искусству и заботой о домашних, работа мысли соседствует с чувствами и сердечными переживаниями. Например, в ряде посланий речь идет об огромном пристрастии академика к му­зыке: «В воскресенье, завтра иду в оперу, на «Валькирию» Вагнера.

²         Дочь - Нина Владимировна Вернадская

³         Сын - Георгий Владимирович Вернадский

⁴        Племянница - Анна Сергеевна Короленко, дочь сестры Вернадского, Екатерины Ивановны Короленко (ур. Вернадской)

Хочется музыки» [от 2 сентября 1911 г.: там же, с. 83], «Может быть, сегодня или завтра вечером пойду в филармонический концерт. Мне прямо нужна сейчас музыка» [от 6 сентября 1911 г.: там же, с. 86]. В письме от 30 сентября 1926 года из Киева Вернадский отзывается с большой любовью об иконописи: «В Москве все время я был под впе­чатлением осмотра икон. Я понял поразительную красоту и глубину» [там же, с. 224]. В целом делает глубокие выводы о значении русского искусства в контексте мировой культуры: «Думаю, что в XII-XVI вв. русское искусство есть столь же великое создание в человеческой куль­туре, каким в XIX в. явилась русская литература и музыка» [там же].

Так, в письмах к разным адресатам актуализируются разные ипо­стаси личности автора, темы общения, особым образом осуществляет­ся отбор речевых микрожанров в рамках макрожанра - ЭТ, речевых и графическх средств презентации авторского целеполагания.

Принцип необходимой и достаточной самопрезентации адресанта, обусловленной опосредованным и дистанцированным характером эпистолярного контакта

Категория образа автора, безусловно, важна при характеристике любого типа дискурса. В ЭД образ автора является персонифициро­ванным: личностные характеристики, физическое самочувствие, пси­хологическое состояние адресанта значительно обусловливают осо­бенности протекания коммуникации (в отличие от абстрагированного образа автора в научном, телевизионном дискурсе, дистанцированно­го образа автора в педагогическом дискурсе или ситуации отсутствия образа автора в дискурсе интернет-чата). Информация об авторе как субъекте речи насквозь пронизывает весь ЭТ. Повествование, как пра­вило, ведется от 1-ого лица, что придает общению личностно ориенти­рованный характер.

Функционально-прагматический потенциал ЭД с такими прису­щими ему категориальными свойствами, как разная степень субъекти- вации повествования, личностно ориентированный способ подачи ин­формации, определенная доля искренности и заинтересованности автора в излагаемом материале, индивидуальный стиль письма, воз­можность обсуждения разнообразных тем и выражения собственных оценок, поистине огромен в плане выражения образа автора. При этом несовпадение позиций пишущего и его адресата в пространстве и во времени также стимулирует потребность автора письма расска­зать своему собеседнику о себе, компенсировать отсутствие непосред­ственного общения информацией о себе «из первых рук». Письма,особенно те, которые принадлежат перу выдающихся художников сло­ва, можно с уверенностью причислить к разряду «антропотекстов» (Н. Д. Голев), в полной мере раскрывающих особенности концептуаль­ной и языковой картины мира личности, «стоящей» за текстом. В ЭТ это происходит самым непосредственным образом - на основе сведе­ний, которые сообщает о себе сам автор. Письма, таким образом, пред­стают верным источником информации об авторе. Без обращения к эпистолярному наследию трудно приблизиться к личности художника слова, постичь его творческие замыслы и особенности мировосприятия.

В каждый момент общения посредством переписки актуализиру­ется та или иная ипостась личности (или несколько одновременно), так как говорящий в соответствии со своими потребностями не только моделирует для себя личность адресата (при этом отметим, что ориен­тация на адресата в письмах чрезвычайно важна!), но и репрезентиру­ет себя, бессознательно или сознательно выделяя определенные сторо­ны своей личности. Подобная самоподача, самораскрытие позволяет адресату сконструировать определенный образ автора. Текстовая дея­тельность автора письма отражает его психологический облик, своео­бразие картины мира, тезауруса и отношения к действительности вне зависимости от жанрово-стилистической разновидности ЭТ, его соот­несенности с историческим временем, идейно-тематическим содержа­нием, авторской принадлежностью. Однако различия будут прослежи­ваться на уровне текстовых средств репрезентации авторских коммуникативных установок.

Например, эпистолярий русского художника М. В. Нестерова вос­создает многогранный образ талантливой личности, находящейся в постоянном творческом поиске, тонко чувствующей и глубоко раз­мышляющей о своих склонностях, характере, картинах, взаимоотно­шениях с людьми, историческом времени, в которое довелось жить и работать. В перечне образных средств, функционирующих в письмах художника, одним из наиболее частотных можно назвать иронию и са­моиронию, придающих манере письма Нестерова индивидуальный ха­рактер и являющихся главным свидетельством оригинального миро­восприятия и идиостиля во множестве разнообразных проявлений.

Ирония как способ авторской самопрезентации присутствует не­посредственно в метакомментариях: «Грабарь мне предложил написать воспоминания... Я отказался, а теперь, сидя в Малороссии, взял да и напи­сал, вышло «прекрасно», что-то совершенное, равное лучшим нашим произведениям пера - откуда что бралось (речь идет об очерке, посвя­
щенном В. Г. Перову и вошедшем в книгу воспоминаний «Давние дни» - А. К.). Я щипал себя за нос, не веря. Что пишет это не Тургенев, а я, твой друг, самый, казалось бы, обыкновенный смертный, однако - нет, писал не Иван Сергеевич, а Мих. Вас.» [А. А. Турыгину от 30 авгу­ста 1913 года: Нестеров 1968, с. 203].

Намеренное снижение стилевого фона высказывания, лежащее в основе иронии, в эпистолярии Нестерова приобретает значительный масштаб, наряду с разнообразными формами выражения - от легкой насмешки, шутки и колкости до издевки, сарказма и «черного» юмора.

Объектом самоиронии в письмах художника может стать любой факт его жизни и творчества, например: возрастная и портретная ха­рактеристика («Завтра мне стукнет 38 годов, пора за ум взяться...» [А. А. Турыгину от 18 мая 1900 года: там же, с. 145]; «Живу только меч­тами, одни планы сменяются другими, а 61 год чаще и чаще напомина­ет об... Ваганькове. Там спит много мечтателей, компания отменная. От великих актеров - Щепкина, Садовского до Сурикова - все они, го­лубчики, там упокоились. Но не хочу кончать «надгробным» рыданием, хочу жить, действовать, работать до последнего часа...» [А. А. Туры­гину от 20 августа 1923 года: там же, с. 230]); поведение в быту («Что тебе поведать про себя, тоже сходящего с ума по-своему... Провел в квартиру телефон, не сегодня-завтра заведу электричество, словом, ряд безумств, одно вероломнее другого... бесшабашное стремление к «новшеству», желание не отстать от века...» [А. А. Турыгину от 16 января 1912 года: там же,с. 199]; творческая деятельность («Обе­щаюсь никогда больше не «приставать» к публике с «угодничками»» [А. А. Турыгину от 31 января 1900 года: там же, с. 142]; «Работаю мало, а ем каждый день. Это уж не хорошо и этим я не доволен» [А. А. Туры­гину от 20 апреля 1903 года: там же, с. 166]; «Я молчу, то есть не беру кисти в руки, зато язык еще болтается» [А. А. Турыгину от 18 мая 1931 г.: там же, с. 296]).

Ироничным можно считать также употребление слова в перенос­ном значении (в ЭД Нестерова на это указывает прием использования кавычек) в условиях определенной коммуникативной ситуации. Так, в приводимой ниже подборке текстовых фрагментов речь идет о рабо­те художника над «порядком опротивевшими» церковными образами, применительно к которым фигурирующая здесь лексема шедевр(ы) толкуется в переносном смысле (ср.: «шедевр - исключительное по своим достоинствам произведение искусства, образцовое создание мастера» (книжн.) [Ожегов, Шведова 2001, с. 139]) и характеризуется ироничным стилистическим оттенком, который в контексте усилива­ется благодаря синтагматическим связям ключевой лексемы: «Написал целую кучу «шедевров», один шедевристее другого» [А. А. Турыгину от 1 августа 1903 года: Нестеров 1968, с. 168]; «Шедевры» растут, как грибы после дождя: из сорока шести осталось пять. Сорок один шедевр за два года - согласитесь, продуктивность колоссальная» [Л. В. Средину от 1 августа 1904 года: там же, с. 173]; «Я принялся за но­вую картинку... Вышел, конечно, «шедевр»» [А. А. Турыгину от 11 февраля 1915 года: там же, с. 208]; «Ежедневно и обильно работаю, шедевр выливается за шедевром» [А. А. Турыгину от 18 февраля 1915 года: там же, с. 208]; «Подумываю о новых «шедеврах» - творчество так и «клокочет»!!» [А. А. Турыгину от 27 марта 1932 г.: там же, с. 304]; «Портрет хирурга Юдина почти окончил, не знаю, «шедевр» ли это или только полушедевр, окончание работы и время определит стои­мость работы» [А. А. Турыгину от 14 июля 1933 г.: там же, с. 313]. Отметим, что во многом реализации авторского замысла способствует использование производных от ключевой лексемы окказионализмов шедевристее и полушедевр, образованных по узуальной структурно- семантической модели.

Иначе обстоит дело с реализацией принципа самопрезентации ав­торов в современном эпистолярии, особенно в тех его разновидностях, которые функционируют в рамках электронной коммуникации. Веду­щими здесь выступают факторы физической непредставленности и аб­солютной анонимности субъектов общения и как следствие - созна­тельно проводимые тактики укрывания или презентации ложной информации. Получаемые сведения анкетного характера или даже фо­тография бывают недостаточны для реального и адекватного восприя­тия личности собеседников, что может способствовать или мешать

общению. С другой стороны, в пространстве веб-общения теряют свою значимость целый ряд барьеров общения, что обусловливает сво­боду личностного проявления участников общения, доходящую порой до состояния безответственности и аффективной раскрепощенности.

С другой стороны, возникает возможность конструирования вир­туального образа в процессе самопрезентации каждого из участников веб-общения. Зачастую пользователи позиционируют себя с иной сто­роны, чем в условиях реальной социальной нормы. Ролевое поведение позволяет переносить на виртуального двойника «нереальные» каче­ства, «проигрывать» их. Одним из средств самовыражения в интернет- коммуникации (переписке в чатах, социальных сетях) является выбор «ника» (от англ. nickname) - своеобразного «виртуального имени», в которое человек старается вложить как можно больше смысла и ин­дивидуальности. «Ник» выступает мощным регулятивным средством, при помощи которого человек настраивает собеседника на восприятие определенных качеств своей виртуальной личности.

Коммуникативная установка на самопрезентацию как способ реа­лизации универсального для ЭТ требования диалогизма в современ­ном эпистолярном общении может превалировать над другими илло­куциями. Так, в политических текстах, имеющих формат письма, средства речевого этикета, помимо своей основной функции, участву­ют в решении коммуникативной задачи создания положительного имиджа автора текста в глазах адресата: «Уважаемая Галина Андреевна (имя и отчество вписано от руки - А. К.)! Выражаю Вам свою сердечную благодарность за поддержку моей кандидатуры на выборах в Думу го­рода Томска. Очень важно, что Вы вместе со мной разделяете озабо­ченность положением дел в городе и так же хотите изменить ситуа­цию к лучшему. После оказанного Вами доверия, считаю своим долгом продолжить работу на нашем округе и придать новый импульс его раз­витию! Спасибо за то, что в день голосования, я могу на Вас рассчиты­вать! (подпись / ВЛАДИМИР РЕЗНИКОВ, 25.11.2007г.».

Таким образом, категория диалогизма в целом определяется нами в качестве эпистолярной коммуникативной универсалии, репрезенти­рующей себя на структурно-композиционном, тематическом, прагмати­ческом, речевом уровнях текста при помощи принципов: обязательности коммуникативной оси «автор - адресат», ориентации на конкретного адресата, самопрезентации адресанта.