1.2. Характеристика эпистолярия в функциональном аспекте

Освещение вопросов организации и динамического развертыва­ния дискурса того или иного типа оказывается неполным без раскры­тия его функциональной направленности, «назначения в социуме» [Да­нилевская 2003, с. 402]. Выделение функций, выполняемых конкретным типом дискурса, позволяет более четко осветить его специфические особенности и создать целостное представление о дискурсе как особой форме коммуникативно-речевой практики [Арутюнова 1990, Васильев 1994, Демьянков 1995, Степанов 1995, Кубрякова, Александрова 1997, Борботько 1998, Баранов 1999, Кубрякова 2000, Карасик 2003, 2004, Ма­каров 2003, Чернявская 2003 и др.].

Функцию трактуем в русле функционально-стилистического под­хода как «роль в реализации целей и задач общения и других экстра­лингвистических стилеобразующих факторов той или иной речевой разновидности, ее назначения в социуме» [Данилевская 2003, с. 402]. Научных исследований, посвященных комплексному анализу типов и способов реализации функций ЭД, на сегодня не существует, за не­большим исключением [см.: Курьянович 2009а].

Эпистолярий представляет полифункциональный тип дискурсив­ной системы.

Ключевой для ЭД является коммуникативная функция (функ­ция общения), эксплицированная во всех жанрово-стилистических разновидностях. Результатом ее действия выступает установление контакта автора с адресатом с целью последующей передачи ему сооб­щения и воздействия на него.

Эпистолярию как форме межличностной коммуникации в жизни разных выдающихся людей отводилась весомая роль. Письма занима­ют важнейшее место в творческом наследии художников, ученых, пи­сателей и поэтов, певцов, артистов.

Например, с полным правом «эпистолярным человеком» (Л. Г. Ковнацкая) можно назвать великого композитора ХХ века Д. Д. Шостаковича. По воспоминаниям дочери Галины, отец ее состо­ял в обширнейшей переписке с разными адресатами, к самому процессу общения посредством писем относился серьезно, проявляя при этом максимум такта и внимания к своему собеседнику: «Он писал очень много писем. Всякий день на его столе накапливалась целая стопка за­клеенных конвертов и открыток. Надписывал он их не по-советски небрежно - сначала фамилию, а потом инициалы адресата, а так, как это полагалось в старой России, уважительно - полностью имя, отче­ство, а уже затем фамилия» [URL: http://readr.ru/mihail-ardov-kniga-o- shostakoviche (дата обращения: 28.04.2012)]; «он очень любил письма писать, в то время редко кто так много писал - можно позвонить, рас­сказать, получить ответ и все ясно, а он очень много писал. Я помню даже, что в день он просил опустить по три, по четыре письма. Он счи­тал, что на любое пришедшее письмо обязательно нужно ответить, - хоть два слова, хоть три слова. Он не только письма вежливости писал, писал довольно много откровенных писем. Вообще он был неплохой писатель, даже хороший. Он получал удовольствие, когда писал письма» [URL: http://live.shostakovich.ru/chronicl (дата обращения: 29.04.2012)].

Д. Шостакович как автор писем последовательно реализует уста­новку на доверительный, искренний диалог. Почти в каждом письме имеются слова автора, сказанные в подтверждение существующего письменного контакта с целью его поддержания и упрочения: «Сегодня я приехал в Москву и с большой радостью обнаружил Ваше письмо» [Б. Хайкину от 23 августа 1952 г.: там же]; «Сообщите мне по какому адресу можно Вам писать. Вообще я о Вас беспокоюсь. Бог даст, жизнь у Вас сложится хорошо и благополучно» [Письма Дмитрия Дмитриеви­ча Шостаковича Борису Тищенко 2008, с. 33]; «Писал я тебе довольно много и часто. Очень жалко, если ты не получаешь моих писем» [Шо­стакович 2006, с. 224], «Письма твои получаю» [там же, с. 256], «Полу­чил вчера твою открытку от 9 XII. Большое тебе спасибо за то что пишешь, и за подробный отчет о новосибирской жизни» [там же, с. 223]

«Классический» ЭД манифестирует сферу межличностного обще­ния - взаимодействия двух или более субъектов, состоящего в обмене между ними сообщениями предметного или эмоционального характе­ра и представляющего реализацию особой потребности в контакте с другими субъектами [А. А. Бодалев, А. А. Леонтьев и др.]. К «устой­чивым» особенностям национальной межличностной коммуникации исследователи относят высокую степень рефлексивности сознания коммуникантов. Взаимодействие людей становится не просто процес­сом обмена информацией (ее передачей и восприятием), но одновре­менно созиданием некоей общности, которая может переживаться участниками в виде общего понимания ситуации, ее эмоционального приятия / неприятия и т. д. Здесь уместным будет вспомнить русский термин - «общение», коррелирующий с заимствованным - «коммуни­кация». Современными чертами межличностной коммуникации специалисты считают ее диалоговый, интерактивный характер, тен­денцию к усилению спонтанности, ситуативной креативности, появление возможности бороться за свое коммуникативное простран­ство с помощью слова (идея репрезентативной демократии). Приори­тетными личностными качествами, задействованными в сфере межличностного общения, сегодня являются коммуникабельность, гибкость мышления, ответственность, высокая общая культура и речевая ее составляющая. Взаимодействие имеет ярко выраженный персонализованный характер: на смену коллективному «мы» пришел разумный индивидуализм, в речевой человеческой трансакции репре­зентируемый от лица «я». В синхронном приближении ЭД реализует все обозначенные особенности современной сферы межличностного общения.

В теории коммуникации принято выделять три модели коммуни­кации [Леонтьев 1997]: линейную (передача сообщения), интерактив­ную (взаимодействие) и трансактивную (процессуальное взаимодей­ствие, выходящее за рамки «здесь и сейчас»). ЭД в зависимости от коммуникативного фона может репрезентировать каждую из трех моделей, о чем свидетельствует его анализ в диахронии, с точки зрения последовательного исторического развития. Данный факт демонстри­рует определенную степень сформированности и зрелости дискурса.

Непосредственно в структуре письма коммуникативная функция реализуется, по мысли Н. И. Белуновой, в категории речевого общения - «эксплицированной категории текста дружеского письма», понимае­мой в качестве «вербального письменного опосредованного межлич­ностного коммуникативного процесса (обмена информацией)» [Белу- нова 1998, с. 80]. На материале писем Блока, Гумилева, Ахматовой,Станиславского, Горького исследователь убедительно доказывает осо­бую роль синтаксических средств в реализации категории речевого общения: «Категория речевого общения, "двуначалие" реализуется прежде всего такими синтаксическими средствами, как вопроситель­ные и побудительные предложения, конструкции с местоимениями 2-го лица, обращение, подписи, поскольку данные средства языка об­ладают высокой прагматической направленностью на адресата, созда­ют эффект его присутствия» [там же].

Заметим, что коммуникативную функцию в ЭТ выполняют не только синтаксические средства, но и единицы всех уровней языка, а также графические элементы. Например, Ф. И. Шаляпиным и Д. Д. Шо­стаковичем в письмах в качестве последних активно привлекаются нотные записи, В. И. Вернадским - изображения химических формул, Ю. М. Лотманом - карикатуры и дружеские шаржи. Любопытны и дру­гие «эксперименты» авторов с использованием графических средств. Так, в письме Ф. И. Шаляпина, обращенном к старшей дочери, имеется текстовый фрагмент, сочетающий в своих рамках вербальные и невер­бальные способы передачи информации:

«Поклонись от меня всем и поцелуй мамулю и всех малышей:

Лиду Борю Федю Таню

А я целую тебя крепко и очень люблю» [т. 1, с. 454].

Коммуникативная функция является для ЭД не только главной, но и исходной, поскольку все остальные функции могут реализовы- ваться исключительно в акте коммуникации как отдельные его харак­теристики, доминирующие или периферийные для него. Следовательно, все другие функции ЭД будут частными, производными от коммуни­кативной. Коммуникативная функция эпистолярия обусловлена ком­муникативно-прагматической осью «автор-адресат», следовательно, все частные проявления коммуникативной функции будут ориентиро­ванными на диалог, двунаправленными «от автора» «к адресату» и на­оборот.

ЭД, по нашему мнению, обнаруживает потенциальные возможно­сти к реализации следующих частных функций: информативной, референциальной, когнитивной, воздействующей, регулятивной, эмоционально-оценочной, экспрессивной, метаязыковой, кумулятивно- трансляционной, фатической, этикетно-ритуальной, императивной, художественно-эстетической, функции самопрезентации и пр.

Информативная функция ЭД состоит в передаче сообщения о последовательно развивающихся действиях или состояниях, конста­тации фактов. Данная коммуникативная задача обусловливает такие особенности содержания ЭТ, как динамика, следование фактам, про­странственно-временная характеристика, фабульность, а на уровне лингвистических форм - преобладание конкретной лексики с соб­ственно номинативным значением.

Особенно выпукло данная функция проявляется в дискурсе авто­ров, состоящих долгое время в переписке с разными корреспондента­ми. Так, в однотомном издании писем известного литературоведа Ю. М. Лотмана [2006] содержится 732 ЭТ, адресованных на протяже­нии полувека к разным лицам. Посредством ЭД создается многосто­ронний личностный портрет автора в контексте жизненных событий разной степени значимости: «... хочу отчитаться в делах моих и по­мышлениях» [Лотман 2006, с. 551] (из письма к Б. А. Успенскому). Штрихами к нему служат сообщения, содержащие информацию: о фи­зическом самочувствии адресанта («Я по-прежнему жив, здоров и чув­ствую себя отлично» [там же, с. 16], «Мы здоровы настолько, насколько это возможно в нашем возрасте - лодочка течет, но не тонет, тут болит, там щемит, а в целом - тянем» [там же, с. 71] (из писем раз­ных лет к родным)); о его настроении, чувствах и ощущениях («Я спра­вился с «проклятою хандрой» и чувствую себя довольно бодро» [там же, с. 22] (из письма к сестре В. Лотман), «На душе у меня ясно - очень странное чувство: годы проходят - и ужасающе быстро - а мы не старе­ем... Вообще на душе как ранняя осень - ясно, бодро и ощущение здоро­вья. Вот только быстро устаю» [там же, с. 247] (из письма к Б. Ф. Его­рову)); о собственном восприятии определенных событий и ситуаций («Я замотался в доску в жизни материальной, в духовной - есть и хо­рошее, и плохое» [там же, с. 270], «Вопреки всему, мне живется насы­щенно и интересно» [там же, с. 323], «Обстановка пока неясная. И, хо­тя солдатское правило гласит: «если обстановка неясная - ложись спать», - я, напротив, весьма интенсивно работаю, вернее, интенсив­но думаю: идеи так и кипят. А вот писать не успеваю - быстро устаю, отвлекаюсь. Прелестная весна + авитаминоз вселяют лень и том­ность. Сплю, как крот, по 8-10 часов в сутки, чего никогда не бывало» [там же, с. 328] (из писем к Б. Ф. Егорову)); о личных качествах и чер­тах характера: («у меня почти всегда веселое настроение и что я очень хорошо (без хвастовства) умею переносить физические лишения и трудности» [там же, с. 42], «Пишу же я не для награды и не для отче­та (никогда ни одного слова не написал для них, и сейчас могу сказать: дураком бывал, но душой не кривил никогда и любое свое написанное слово могу показать без стыда)» [там же, с. 105] (из писем к О. Гречи- ной)); о философской позиции и в целом отношении к жизни: («И все же до последней минуты надо жить жизнью, а не смертью, хотя она неизбежна и уже рядом. Жить жизнью, чтобы уберечь себя от внутрен­него развала, помогать другим и оставить внукам воспоминание, на которое они смогут в трудную минуту опереться» [там же, с. 104] (из письма к О. Гречиной), «усталости должно сопротивляться, как энтропии, - зло и до последней минуты. Пишу это, так как чувствую, что усталость обступает меня совсем и со всех сторон, как тепло и сон обступают замерзающего в степи. Поэтому мой лозунг, как К. Либкнехта: trotz alledem (несмотря ни на что, вопреки всему (нем.) - А. К.)» [там же, с. 252] (из письма к Б. Ф. Егорову), «А у меня принцип: каждое серьезное дело делать исходя из рабочей гипотезы, что оно по­следнее» [там же, с. 659] (из письма к Б. А. Успенскому).

Специфика передачи информации от автора к адресату в рамках ЭД заключается в большей, чем в других сферах коммуникации, обу­словленности этой информации личностным фактором. С одной сторо­ны, наблюдается закономерная ориентация автора на собеседника - его интеллектуальный и духовный уровень, общий кругозор, актуаль­ные и доступные для него темы и способы их описания. С другой, - происходит авторская «обработка» информации. Адресант пропускает весь материал через призму собственного восприятия, осуществляя его отбор в соответствии с системой своих ценностных параметров. Так, в переписке с разными корреспондентами Ю. М. Лотман, судя по текстам однотомника писем [2006], предстает личностью, имеющей, помимо научных, разносторонние интересы и пристрастия. В текстах писем данная информация манифестируется посредством глагола лю­блю в форме 1-го лица единственного числа в значении «иметь склон­ность, пристрастие к чему-либо» [Ожегов, Шведова 2001, с. 336], на­пример: «Я и сам мечтаю о мотоцикле - люблю технику» [Лотман 2006, с. 152], «А я больше всего на свете люблю летний дождь» [там же, с. 371], «очень люблю запах свежей древесины, стружек и мечтаю обза­вестись полным набором столярных инструментов и верстаком» [там же, с. 397].

Референциальная функция выражается в способности ЭД обо­значать ситуации или объекты реального мира.

Исследуя данную функцию ЭД, Н. А. Ковалева предложила ис­пользовать ее в качестве критерия разграничения двух разновидностей эпистолярных текстов: частного эпистолярия и литературного эпи­столярия (квазиписьма) [Ковалева 2001, с. 176-177]. В первом случае речь идет о «частном эпистолярии», связанном предметной соотнесен­ностью с действительностью (описанием реальной ситуации, события, факта) и характеризующемся прямо-референтным статусом. «Квази­письмо» является «литературным фактом, представляющим собой форму письма, где тип референции - нереферентное употребление имени. Условность письма, хотя и подтвержденного предметными обо­снованиями, создается виртуальным миром художественного освеще­ния события и обладает неопределенностью адресата, как и любое ли­тературно-художественное произведение» [Ковалева 2001, с. 177].

Г. П. Макогоненко говорит о литературном письме как о «письме- имитации»: «Литературный жанр имитации бытового письма - явле­ние и характерное для начального развития прозы, и, главное, законо­мерное в общей эволюции частного письма и движении его навстречу литературе. Мы видим, что этот процесс начался в 1760-е гг. и никак не был связан с сентиментализмом. Идея личности, получившая свое выражение в письмах, как уже говорилось, порождалась иными соци­альными и историческими обстоятельствами. История литературы свидетельствует, что жанр литературного письма использовался писа­телями прежде всего для сатирических целей. Письма раскрывали лич­ность пишущего - пусть духовно нищую, искаженную рабством, но все же индивидуальную, и основоположники русской прозы ис­пользовали их для освещения остро политических и социальных про­блем, для обличения существующего несправедливого и бесчеловечно­го строя. Письма позволяли строить достоверный характер, объяснять его условиями социального бытия, а достоверный характер помогал познавать реальную русскую жизнь, выносил ей приговор» [Макого- ненко 1980, с. 39-40]

На наш взгляд, отчетливо референциальная функция проявляет­ся в формате такого типа ЭТ, как открытое письмо. Не имеющее кон­кретного адресата, данное послание, обращенное к определенной целе­вой аудитории либо подразумевающее коллективного адресата, содержит в своей основе в качестве референта типизированную ситуа­цию. При этом мнение автора совпадает с мнением большинства и вы­ражает его интересы. В качестве примера можно привести ЭТ писателя В. П. Астафьева, характеризующиеся отчетливой публицистической направленностью и вследствие этого - присутствием в их стилистиче­ской природе такой сставляющей, как социальная оценочность: «Горь­кое чувство стыда, неловкости и беспокойства заставило меня взять­ся за перо в связи с поднявшейся в последнее время волной злобы, захлестнувшей наш город и земляков моих... Я порой думаю: неужели тяжкие времена и страшные беды нас, русский народ, ничему не научи­ли?. . Неужто мы окончательно заматерели и погрязли во зле? Новой смуты, еще одной свалки нам не пережить, не хватит на это наших ослабевших, редеющих рядов, поврежденного, если не надорванного рос­сийского здоровья. Не поддавайтесь темным сатанинским силам, рус­ские люди! Постарайтесь жить по справедливости, быть милосердны­ми друг к другу и нетерпимыми ко злу, разрушающему души. Не гневите Господа!» [из текста открытого письма в газету «Вечерний Красноярск», 5 мая 2000 г.: Астафьев 2012, с. 836-837].

Когнитивная функция ЭД отражает способность эпистолярной речи являться особой формой порождения и обозначения мысли, «вер­бализованной версией ментального представления события» (В. Дейк), «языковой формой концептуализации знаний о мире» (Е. С. Кубряко- ва). С точки зрения современных когнитивных представлений, про­цесс интерпретации дискурса любого типа базируется на основных ре­зультатах исследований взаимосвязи таких «человеческих когнитивных структур» (Н. Д. Арутюнова), как речь и мышление.

Значительный вклад в решение этой проблемы внес Л. С. Выгот­ский, который писал о тесном характере взаимодействия этих катего­рий и о центральном звене этого взаимодействия - слове. Именно сло­во ученый рассматривал и как речевое явление, и как элемент категории мышления, поскольку в его значении «завязан узел того единства, которое именуется речевым мышлением» [Выготский 1996, с. 298]. Основной формой существования речевого мышления исследователь называет внутреннюю речь, которая трактуется как центральное звено системно организованного процесса речи. В этой системе находит ме­сто связь с действительностью, интеллектом, объяснение явления фор­мирования смысла, обработки и передачи информации, роль созна­ния. Эта разновидность речевой деятельности представляет собой в первоначальном виде вербализованную авторскую мысль, а потому наиболее верно фиксирует ее изменчивость, текучесть, адекватно от­ражает особенности авторского мироощущения. Анализ ЭД с позиций особенностей его организации по законам внутренней речи видится чрезвычайно продуктивным с точки зрения исследования широкого спектра проблем, рассматриваемых когнитивной лингвистикой. Подобный подход, отличаясь масштабностью и философским охватом проблемы, в полной мере демонстрирует когнитивную сущность фе­номена внутренней речи как уникального способа интерпретации от­раженных в тексте ментальных процессов, связанных с концептуали­зацией и категоризацией авторского мироощущения. Внутренняя речь как сложный психоментально-речевой синтез, отражающий разноо­бразные нюансы индивидуального мировосприятия, является специ­фичным способом моделирования (воссоздания) концептосферы ху­дожника слова, одним из ключевых средств создания когнитивного пространства в сфере эпистолярной коммуникации.

Ярким иллюстративным материалом, подтверждающим изложен­ные выше теоретические положения, могут служить эпистолярные тексты М. И. Цветаевой: принципы их построения в максимальной степени тяготеют к формам организации и функционирования вну­тренней речи. Цветаевская манера эпистолярного повествования слу­жит наглядным примером для аргументации идеи Л. С. Выготского о том, что «мысль не выражается в слове, но совершается в слове» [Вы­готский 1996, с. 306]. Сама Цветаева в одном из писем замечает: «Рабо­та прозаика протекает, главным образом, в мысли, а не слове, в замыс­ле, а не в слове - мысль переводится в слово» [Цветаева 1995, т. 7, с. 557]. В своих письмах поэт не раз указывает на отличие мысли и слова (осо­бенно - письменного): «Вчера на берегу я писала Вам мысленное пись­мо, стройное, складное, как все, непрерванное пером. Вот отрывки...» [там же, с. 99]. «Стройная», «складная» мысль противопоставляется речи письменной как всего лишь «отрывкам» той мысли. В другом письме читаем: «Для письменных мыслей требуется время, ибо запи­сать мысль - значит уловить ту первую, первичную, стихийную, мгно­венную форму, в которой она проявилась изначально» [там же, с. 564].

По сути, каждое письмо М. Цветаевой - внутренний монолог, предельно сжатый в формальном изложении, но в максимальной сте­пени выражающий обостренность и накал чувств поэта. Внутренняя речь в письмах Цветаевой отражает процесс общения автора с самим собой, когда он «пропускает» весь материал сквозь призму своего со­знания (психики и интеллекта), физиологических ощущений, сферу подсознательного: «Глубоко погрузить в себя и через много дней или лет - однажды - внезапно - возвратить фонтаном, перестрадав, просвет­лев: глубь, ставшая высью» [там же, с. 65]. Многое, не выраженное в слове, остается за пределами текста: «Во внутренней речи слово яв­ляется гораздо более нагруженным смыслом, чем во внешней» [Выгот­ский 1996, с. 351]. Те слова, которые присутствуют, «добирают нагрузку отсутствующих слов» (Н. С. Валгина). Минимум текстовых лексиче­ских средств создает обширное по охвату и глубине эстетическое пространство. Коммуникативные возможности текста расширяются за счет умелого владения поэта словом, использования специфичного свойства последнего - вызывать неназванные представления, ассоциа­циями замещать пропущенные звенья. Несомненно, что необходимым условием адекватной интерпретации непростых в этом плане текстов Цветаевой является определенный уровень тезаурусных и дотексто­вых знаний читателя.

Для ЭД, особенно современного варианта его реализации, реле­вантным оказывается волюнтативное (от лат. voluntas - воля) целе- полагание, выражающееся в воздействии на адресата, изменении его мировидения, манипуляции над его сознательными и поведенческими установками, изъявлении адресантом собственной воли и ее навязы­вании адресату, поскольку «за каждым высказыванием стоит волевая задача» автора [Выготский 1996, с. 23].

В научной литературе термин «волюнтативная коммуникативная установка» чаще всего связывается с понятиями «воздействие», «сугге­стия», «манипуляция», «прагматика», что объясняется общностью механизмов, определяющих стратегии и тактики авторского коммуни­кативного поведения в данных речевых ситуациях. Так, в «Стилисти­ческом энциклопедическом словаре русского языка» волюнтативная иллокуция определяется посредством терминов «воздействующая» и «экспрессивная» [Данилевская 2003, с. 401-402].

Проблема реализации волюнтативной коммуникативной уста­новки в ЭТ разных типов непосредственно связана с вопросами сим­волической трактовки языкового знака вообще [Бахтин 1986, Барт 1989, Якобсон 1996, Пирс 2000, Моррис 2002, Лотман 2010 и др.] и эпи­столярного слова как частного случая его презентации.

В качестве примера, демонстрирующего способность ЭТ оказы­вать воздействие на все сферы сознательной и подсознательной дея­тельности адресата, приведем современные рекламные тексты коммер­ческого, социального и политического характера.

Коммерческий рекламный текст, имеющий эпистолярную форму, чрезвычайно распространен сегодня и неуклонно приобретает всю большую популярность у копирайтеров. Его использование обусловле­но принципами коммуникативной целесообразности и эффективно­сти, а также высоким прагматическим потенциалом ЭТ, который со­ставляет характерную жанрово-стилистическую особенность текстов данного типа.

Рассмотрим один из наиболее типичных коммерческих реклам­ных текстов, имеющих форму печатного письма: «Друзья! Рады сооб­щить Вам о том, что вышел в свет новый зимний каталог «Триал- Спорт». Вы традиционно сможете воспользоваться специальными предложениями и скидками на различные группы товаров, а также при­нять участие в конкурсе... Приглашаем Вас посетить любой ближай­ший к Вам магазин «Триал-Спорт», где Вы сможете получить наш ка­талог и познакомиться с новой зимней коллекцией. С нетерпением ждем, всегда Ваш «Триал-Спорт» (в этом и во всех приводимых ниже текстах писем сохраняется авторская орфография, пунктуация и гра­фика - А. К.).

Данное рекламное сообщение пришло по почте и было вложено в конверт, на котором значились: почтовые адреса отправителя (129110, г. Москва, а/я Триал-Спорт) и получателя, единый справочный теле­фон в Москве (495-933-40-60), в С.-Петербурге (812-644-44-00), адрес в Интернете (www. trial-sport. ru), почтовые штампы об отправлении и получении корреспонденции. Следует упомянуть, что бумага, на кото­рой было отпечатано и собственно рекламное сообщение, и конверт, была отличного качества, а текстовая информация сопровождалась красочными иллюстрациями. Все перечисленное обусловило факт присутствия интереса и любопытства со стороны получателя к данной корреспонденции, подсознательно способствуя формированию ат­тракции на ее восприятие и интерпретацию.

Активно используется сегодня формат письма и в сфере социальной рекламы. Так, на доске объявлений педагогического факультета Том­ского государственного педагогического университета осенью 2008 года было размещено объявление следующего содержания: «Внимание! Проводится благотворительная акция «Напиши мне письмо!» В мире много детей, болеющих и нуждающихся в помощи! Таких детей много и в нашем городе. Каждый из таких детей нуждается не только в ма­териальной помощи, но и в психологической поддержке и внимании! В рамках благотворительной акции ТВ-2 «Обыкновенное Чудо» Педаго­гический факультет просит каждого из вас, кто имеет чувство со­страдания и кому небезразлична судьба больных детей, написать пись­мо с вашими словами поддержки. Помните, дети - цветы жизни! Не дадим им завянуть в этом сложном мире! P. S. Подробная информа­ция о детях на стенде Педагогического факультета (3 этаж). Письма можно приносить в деканат ПФ (315 ауд.)!!!».

Выбор формата письма видится здесь неслучайным, поскольку с его помощью актуализируются установки на доверительный, эмпа- тичный стиль общения коммуникантов, и письменное эпистолярное слово с присущей ему высокой степенью прагматического воздействия способно, по мысли устроителей акции, помочь данные установки эф­фективно реализовать.

Чрезвычайно востребован эпистолярный жанр в политической среде. ЭТ, функционирующий в рамках политической коммуникации, в полной мере отвечает требованиям, предъявляемым соответствую­щей дискурсивной ситуацией: «Уважаемая Галина Андреевна (имя и отчество вписано от руки - А. К.)! Выражаю Вам свою сердечную бла­годарность за поддержку моей кандидатуры на выборах в Думу города Томска. Очень важно, что Вы вместе со мной разделяете озабочен­ность положением дел в городе и так же хотите изменить ситуацию к лучшему. После оказанного Вами доверия, считаю своим долгом продол­жить работу на нашем округе и придать новый импульс его развитию! Спасибо за то, что в день голосования, я могу на Вас рассчитывать! (подпись /ВЛАДИМИР РЕЗНИКОВ,25. 11. 2007 г.».

В целях агитации активно используются стандартные эпистоляр­ные клише, а также эпистолярный мета-словарь. Так, в одном из тек­стов политического письма кандидата в депутаты Тимура Хисматулли- на к избирателям присутствует характерный для текстов эпистолярного жанра компонент «P. S.», содержание и графический способ презента­ции (особый размер и цвет шрифта) которого непосредственно «рабо­тает» на создание положительного имиджа автора в глазах читателей: «P. S. К настоящему времени участие в проекте «Социальная карта» приняли более 9 000 жителей округа». В этом же тексте используются также специфичные для ЭТ способы создания диалогичности - категории, релевантной для писем разных видов: «Прошу все материалы, касаю­щиеся проекта «Социальная карта», направлять: 1. Мне по адресу, указанному в карточке... 2. Мне по другому адресу... 3. Для публикации в газету... С уважением, Тимур Хисматуллин» (выделено в тексте - А. К.).

Особым образом волюнтативное целеполагание проявляется в такой разновидности маргинальных текстов, как письма счастья. Подобные речевые произведения представляются специфической разновидностью ритуально-сакральных текстов экстатического свой­ства, принадлежащих сфере массовой культурной коммуникации, а именно - современному городскому фольклору в маргинальной фор­ме его бытования. В науке данные тексты еще мало изучены [Чистов 1986, Лурье 1993, Панченко 1998, Борисов 2003 и др.]. Как отмечают ис­следователи, письма счастья не являются временным, преходящим явлением, они глубоко вписаны в историю и культуру большинства стран мира.

Письмо счастья, или магическое письмо, - термин, обозначающий сообщение, нередко религиозно-мистического содержания, рассылае­мое по электронной, обычной почте или посредством SMS-сообщений нескольким адресатам с требованием, чтобы получатель распростра­нил копии сообщения дальше. Для мотивации дальнейшей рассылки текста письма счастья используется эмоционально-манипулятивная функциональная схема, реализующаяся при помощи разнообразных рычагов прагматического воздействия.

Ключевой целью автора / переписчика письма счастья выступает воздействие на сознание, эмоциональную, подсознательную и бессоз­нательную сферы адресата - получателя данного ЭТ. Важным факто­ром здесь является установка на достоверность сообщаемой информа­ции со стороны автора, в противовес которой адресат может предложить тезис о том, что «счастье по почте» нельзя ни переслать, ни получить. Средством создания прагматического эффекта в этом случае могут являться заверения автора в том, что данное письмо не является ни шуткой, ни шарлатанством: «Тот, кто прислал это, сказал, что его желание исполнилось через 10 минут после того, как он все прочитал», «Один человек получил это письмо по Интернету от одного друга, сделал все, о чем просили и через неделю все задуманное бы­ло исполнено», «Оригинал хранится в Нидерландах. После получения этого письма , ты станешь счастливым. Это не шутка!», «Вот та­кой текст сегодня получила каждая вторая девушка», «Отправь это письмо друзьям и сегодня вечером до 00:00 часов получишь сюрприз: новость, которую ты хочешь услышать. Это не шутка», «Привет! Предлагаю небольшое развлечение: мне вот прислали эту психологиче­скую игру. Попробуй, надеюсь, что тебе тоже понравится. (Надо при­знаться, что у меня все совпало)».

Перечень психологических приемов стимуляции мышления и во­ображения адресата достаточно широк: личностное и социальное одо­брение, «ловушка» доверия, отсылка к авторитету, косвенные намеки,атакующее убеждение посредством прямой аргументации и откровен­ное запугивание: «Только попробуй не отослать это новогоднее по­здравление своим друзьям!», «Не игнорируй, случится плохое», «Если эта цепь писем оборвется, ты столкнешься с 10 проблемами в последу­ющие 10 лет», «Обратно нельзя», «Если ты прервешь цепь, то ты бу­дишь всегда неудачлив(а). Тот человек полюбит другого», «Более того, если те решишь не обращать внимания на это письмо, произойдет об­ратное тому, что ты желаешь или это не исполниться никогда! Все зависит от того, что ты сделаешь с этим письмом. Выбор перед тобой» [подробнее: Курьянович 2009б].

Волюнтативное целеполагание можно рассматривать в качестве крайней формы проявления регулятивной функции текста (функции координации, управления текстовой деятельностью адресата) [Болот- нова 2003, с. 328-331]. С этой точки зрения речь должна идти об анали­зе вербальных сигналов, эксплицирующих волюнтативную коммуни­кативную установку. Применительно к ЭТ видится также возможным выделение в его рамках различных регулятивных стратегий, структур и средств и последующий их анализ с точки зрения соотношения регу­лятивных универсалий и вариантов индивидуально-авторской реали­зации [подробнее о регулятивной функции эпистолярия: Курьянович 2011, с. 405-422].

Об особой форме реализации волюнтативной целевой установки в письме можно говорить в случаях выполнения им императивной функции, связанной с авторской апелляцией к воле, чувствам, созна­нию - собственному и другого человека, и, тем самым, - побуждением его и себя к действию (как на физическом, так и на интеллектуальном уровнях, а также в сфере чувств).

Специфика презентации императивной функции в эпистолярии состоит в ее детерминированности личностным фактором, общей то­нальностью общения между определенными лицами, формирующей некий «горизонт ожидания» для автора и адресата. Это влечет за собой ориентацию на определенные жанры (просьба, совет, мольба, требование, предложение и пр.) и выбор соответствующих средств их выражения.

Например, ключевым в ЭД М. И. Цветаевой императивным жан­ром выступает просьба. Письма свидетельствуют о сложном отноше­нии автора к идее «прошения». Цветаева вынуждена была на протяже­нии всей жизни обращаться за помощью к другим: «Ваша неустанная просительница» [Цветаева 1995, т. 6, с. 526], «Ничего не имею и живу подаянием» [там же, т. 7, с. 358], «Я - нелегкий человек и мое главное горе - брать что бы то ни стало от кого бы то ни было» [там же, т. 6, с. 103]. Однако, будучи искренне признательно й за помощь, Цветаева считала, что «истинная благодарность человеку может быть только за сущность его» [Саакянц 1995, с. 7]: «Не отождествляйте меня с мо­им иждивением, иначе Вам станет нудно» [Цветаева 1995, т. 7, с. 102].

Особенностью цветаевской манеры выражать свою просьбу явля­ется умело сформулированное ее обоснование. Для передачи денота­тивной ситуации, «породившей» данную просьбу, используется особенно экспрессивная, эмоциональная, оценочная лексика, в основ­ном - образного характера. Данный прием умело сформулированного обоснования императивного речевого действия является одним из требований жанрового канона, так как обусловливает силу воздей­ствия на адресата: «Вы можете никому не давать читать моих писем? Я "сидеть втроем" совсем не умею» [там же, т. 6, с. 565], «Милая Сало­мея, если возможно, пришлите иждивение, а то придется грабить то­щую вечеровую кассу» [там же, т. 7, с. 115].

«Внутри» ЭД Цветаевой присутствует дифференциация жанра просьбы на стилистические варианты в виде просьб деловых и личных. Прошения делового свойства касаются бытовой стороны жизни. Их характерная языковая черта - эксплицированный перформатив «просьба», иногда сопровождаемый соответствующим авторским ком­ментарием: «Теперь пойдут просьбы...» [там же, т. 6, с. 240], «И вот, в ответ, просьба...» [там же, с. 559] и пр. Особый прагматический эф­фект создают средства речевого этикета, участвующие в создании ре­чевого высказывания императивного свойства: «Если не трудно, пришлите мое иждивание, очень нужно» [там же, т. 7, с. 119], «Не будет ли с моей стороны нескромным запросить Вас, вышло ли что-нибудь из моей писательской получки» [там же, с. 234].

Просьбы личного характера свободны от всего бытового, они ка­саются различных сторон творческой и духовной жизни. Они выража­ются при помощи лексических средств с богатым коммуникативным потенциалом: «Просьба - не относитесь ко мне, как к человеку. Ну - как к дереву, которое шумит Вам навстречу» [там же, т. 6, с. 593], «Ланн, если Вы меня немножко помните, радуйтесь за меня... Пожалей­те меня за мою смутную жизнь!» [там же, с. 180]. Интересен такой ав­торский метакомментарий по поводу речевого оформления своих про­шений: «... мои просьбы неубедительны: застенчивы, юмористичны (чего не прощают!), иногда - прямолинейны (что отталкивает), всег­да своеобразны, т. е. с печатью моего образа, который сильным мира сего не нравится. Начинаю два раза "что" или два раза "бы" - беру дру­гой лист, не нравится, хочется безукоризненной формы, привычка слу­ха и руки. Мне бы нужно списывать свои прошения, тогда бы они удов­летворяли и - удовлетворялись» [там же, с. 350].

Эмоционально-оценочная и экспрессивная функции ЭД обусловле­на общей тональностью эпистолярного общения, «фактором коммуни­кативного прошлого и будущего» (Т. В. Шмелева), а также личностны­ми характеристиками участников коммуникации (их коммуникативной ролью и статусом, возрастом, степенью знакомства друг с другом и пр.).

Например, особое место в эпистолярии В. Астафьева 1990-х- 2001-го годов занимают размышления на экзистенциальные пробле­мы, «о таких сложных материях, как жизнь, душа, мир, Бог, бесконеч­ность, смерть, любовь, бессмертие» [В. Я. Курбатову, 5 декабря 1998 г.: Астафьев 2012, с. 805]: «Бегут года, лета, дни, вот и осень снова» [А. Ф. Гремицкой, 15 октября 1994 г.: там же, с. 675], «Вот и прожили еще один год и избыли еще один век, самый, наверное, жестокий в исто­рии человечества» [И. Н. Гергелю, 20 декабря 1999 г.: там же, с. 823], «Вот и весна! Снова весна. Дотянули, допыхтели» [И. Н. Гергелю, 23 апреля 2000 г.: там же, с. 835], «С еще одной весной тебя и твоих близких!» [В. Михайлову, 7 апреля 1998 г.: там же, с. 801], «Эка жизнь- то летит! Сейчас, как ни гляну на старое фото, кругом меня покойники обступают, иногда и жутковато» [семье Сбитневых, 22 декабря 2000 г.: там же, с. 851], «Я очень радуюсь, что дотянул до весны, очень, зима бы­ла такая длинная, что вроде я и не знавал такой в своей жизни» [там же, с. 855]. Как отмечает сам автор в связи с написанием произведения о войне, «я усложнил себе задачу тем, что не просто решил написать войну, но и поразмышлять о таких расхожих вопросах, как что такое жизнь и смерть, и человечишко между ними» [там же, с. 642].

Многими вариациями в эпистолярии Астафьева сопровождается одна из ключевых экзистенциальных тем - тема смерти. В силу своего военного опыта и с высоты прожитых лет Астафьев, преодолевший страх перед смертью, порой ее поэтизирует, воспринимает как способ избавления от мирских страданий: «Ириша (дочь писателя, не дожив­шая до своего сорокалетия - А. К.) в земле молча полеживает, над ней березы шумят, птички поют, и кому лучше, нам или ей, не разберешь» [А. Ф. Гремицкой, 21 мая 1991 г.: там же, с. 591], «Душа болит, и порой уж начинаешь завидовать мертвым» [А. В. Астафьевой, 6 июня 1999 г.: там же, с. 818]. Однако сам факт смерти всегда сопровождает чувство глубокой скорби: «Когда уходит из жизни человек, любой человек, - становится печально на сердце, но, когда уходит близкий человек, да еще и не просто близкий, а духовно совпадающий с тобой, - совсем на сердце пустынно делается и ветер там веет» [С. Войтецкой, 1993 г.: там же, с. 643]. На войне смерть имеет насильственный характер, а по­тому наиболее чудовищна: «Смерть ранняя, понужденная вообще, видать, никому не нужна и ничем не оправдана. И война - самое отвра­тительное, самое безнравственное, подлое убийство и ничего больше» [А. Ф. Гремицкой, 21 мая 1991 г.: там же, с. 593]. В мирные годы все ча­ще люди умирают из-за собственного попустительства, например, пьянства: «Одни старики своей смертью умерли, все остальные, что окружают могилу нашей дочери, извели себя, сгубили» [Е. И. Носову, 17 февраля 1996 г.: там же, с. 736]. С годами человек, по мнению В. П. Астафьева, начинает задумываться над, казалось бы, парадок­сальным понятием «легкая» смерть: «Как я понимаю тебя, Ваня! Тема легкой и незаметной смерти занимала и занимает всех стариков. А мы ведь уж старики!» [Н. И. Гергелю, 1995 г.: там же, с. 727].

Коммуникативная цель автора в подобной ситуации - соотнести информацию с собственной шкалой ценностей, норм и принципов морали относительно «экзистенциальных смыслов жизнь - смерть - любовь и соотнесенных с ними по категориальным признакам суб­смыслов: зло, добро, Бог, вера, свобода и пр.» [Баранов 1999, с. 49], сфор­мулировав тем самым оценку этой информации, расставив при этом определенные эмоциональные и экспрессивные акценты. Данная функция реализуется посредством «эмотивно-личностных модальных смыслов» [там же].

Метаязыковая функция ЭД проявляется в свойстве «быть сред­ством исследования и описания языка в терминах самого языка» [Бе- лунова 1998, с. 80]. Данная функция отражает работу языкового созна­ния носителей языка - участников эпистолярной коммуникации.

Например, метакомментарии относительно своей / чужой тексто­вой деятельности, присутствующие в письмах Ю. М. Лотмана, свиде­тельствуют о высокой степени развития языкового сознания, чутья, в целом - компетентности языковой личности адресанта. Их формаль­но-содержательные особенности позволяют судить о принадлежности автора элитарному типу речевой культуры. Так, по поводу статьи сво­ей племянницы, Л. Э. Найдич, лингвиста по образованию, Лотман пи­шет: «Молодец Лорка! В статье приятна точность и четкость мысли, выраженной ясно и современно. Видны и знания фактического матери­ала» [Лотман 2006, с. 68]. О монографии коллеги-литературоведа

Б. Ф. Егорова отзывается так: «Книга Ваша мне понравилась. Понрави­лась той свободой, раскованностью, которая наступает только когда тема выношена, отлежалась, со всех сторон обдумалась, то есть когда внутри все готово еще до того, как написана первая строка. Нравятся мне и интонации книги - очень Ваши. Читается живо. Вообще живая вещь» [там же, с. 323]. Чрезвычайно интересны наблюдения ученого над особенностями речевой деятельности В. И. Вернадского: «С увле­чением читаю Вернадского и нахожу у него многие мои мысли (пишу статью о семиотике). Пишет он прекрасно - широко и поэтично. Так может писать лишь геолог, привыкший думать отрезками в миллионы лет. Давно такого не читал» [там же, с. 629].

В метаязыковых комментариях коммуниканты могут оценивать слово или его уместность в речи, мотивировать свой выбор в пользу той или иной лексической единицы, подчеркнуть индивидуальные от­тенки смысла: «Я не люблю глаголов» [Цветаева 1995, т. 6, с. 522], «... за­мечаю, что весь русский словарь во мне, что источник его - я, т. е. изнутри бьет» [там же, т. 7, с. 113], «... и пишите мне, пожалуйста, на­стоящие письма, а не картинки» [там же, т. 6, с. 584], «... хочется безу­коризненной формы, привычка слуха и руки» [там же, с. 350].

Кумулятивно-трансляционная функция ЭД сводится к накопле­нию и передаче информации, значимой для индивида, социальной группы или целого этноса. Большую роль здесь играет способ распростране­ния информации - письменный текст. По единодушному признанию ученых, занимающихся изучением закономерностей функционирования письменной речи, именно эта форма речи способствует обобщению и передаче человеческого опыта, поскольку именно ей в большей сте­пени свойственна функция средства развития культурного сознания цивилизации. Состояние системы письма, письменности, письменно- речевой и текстовой компетентности в целом выступает критерием развития литературного языка. С этих позиций видится целесообраз­ным рассмотрение феномена письменной ментальности эпохи - отра­жения на письме специфичных черт определенной исторической эпо­хи и национального менталитета [Фридрих 1979, Щерба 1983, Зиндер 1987, Михальская 1996, Горшков 2001 и др.].

Так, предпринятое нами исследование жанрово-стилистических особенностей русского эпистолярия первой трети ХХ века показало обусловленность национальной речевой, в том числе, - эпистолярной, коммуникации особенностями исторической ситуации. Эпистолярий в полной мере отразил эпохальные, языковые тенденции эпохи, а такжеобщую философскую концепцию исторического пути России в целом. В частности, это нашло свое отражение в том, что из четырех рассмотрен­ных ЭД (художника М. В. Нестерова, оперного певца Ф. И. Шаляпина, ученого В. И. Вернадского и поэта М. И. Цветаевой) три представля­ют эпистолярно-художественный вариант реализации жанрово-сти- листической модели (ЭТ В. И. Вернадского отличаются актуализацией в своей эпистолярной жанровой природе «научной» стилистической составляющей). Возможно, подобное доминирование определенного типа синкретичного в стилистическом отношении ЭТ обусловлено, во- первых, принадлежностью перечисленных авторов элитарному типу речевой культуры и проявлением ими в своей письменно-речевой тек­стовой деятельности соответствующих свойств сознания, в том числе, - языкового (лингвокреативности, образности мышления и пр.). Во-вторых, данную тенденцию можно объяснить, исходя из особенно­стей протекания ментальных процессов в сознании именно русского человека, о которых много раз писали философы. Например, Н. А. Бер­дяев [1992] в числе прочих отличительных черт национального харак­тера особо выделял склонность к рефлексии и саморефлексии. В этом плане эстетическая коммуникация выступает вполне «подходящим» способом для проявления адресатом данных качеств, используя фор­мат письма [подробнее: Курьянович 2012].

Фатическая функция ЭД обусловлена коммуникативной целью автора «установление и поддержание контакта с адресатом». По на­блюдениям Н. И. Белуновой, основная роль в этом отводится выбору речевых форм обращения к адресату и подписи автора письма. Иссле­дователь выделяет две разновидности эпистолярных обращений: обра­щения-номинации, указывающие на социальный статус адресата, и адресатные обращения, выполняющие характеризующую адресата функцию [Белунова 1998]. Как отметил однажды А. М. Пешковский, «в формах обращения обнаруживается переплетение функций побуж­дения и привлечения внимания с функцией квалификации самого слушателя» [Пешковский 1956, с. 407]. Гармоничное сочетание форм обращения и подписи создают наиболее благоприятную для коммуни­кантов интимную тональность общения.

Приведем примеры из ЭД Ф. И. Шаляпина. Общий подход к вы­бору способа наименования своего собеседника в дискурсе Шаляпина вполне традиционен: чем короче дистанция в ситуации реального общения между коммуникантами, тем ярче проявляется «интимиза- ция» в сфере эпистолярного диалога. Предпочтения Шаляпин отдает «личным», то есть с указанием имен, формам обращений. Так, в ситуа­ции обращенности к мало знакомым адресатам широко распростране­но в дискурсе певца стандартное эпистолярное клише - называние по имени-отчеству в совокупности с традиционным атрибутивом: до­рогая Мария Гавриловна (к М. Г. Савиной), многоуважаемая Мария Ни­колаевна (к М. Н. Климентовой-Муромцевой). К давно и хорошо зна­комым людям, которые старше автора по возрасту, он, испытывая к ним безграничное уважение и почтение, также обращается по име­ни-отчеству. В этом случае перечень сопутствующих арибутивов рас­ширяется за счет единиц, отражающих более близкую степень знаком­ства коммуникантов, нежели в первом случае, например: дорогой, глубокоуважаемый Владимир Васильевич, дорогой мой, несравненный Владимир Васильевич, дорогой мой и горячо любимый Владимир Васи­льевич (к В. В. Стасову), дорогой мой Антон Павлович (к А. П. Чехову), дорогой и глубокоуважаемый Владимир Аркадьевич (к В. А. Теляков- скому). К приятелям и друзьям, являющимся его сверстниками, Шаляпин начинает письма с дружеских, порой - фамильярных, форм обраще­ний: милый Володя (к В. А. Тихонову), милый Петруша (к П. П. Козно- ву), дорогой мой Валентин, дорогой Антось, милый Антониус, милый мой Антон (к В. А. Серову); милый мой Миша, милый друг мой Миша, дорогой мой Мишенька, милый друг мой! Михайло, милый мой друг Ми­хаил Филиппович, милый Мишута, мой дорогой Мишель, милый мой (к М. Ф. Волькенштейну), Костя! Дорогой Костя (к К. А. Коровину). В подобных ситуациях возможно появление прозвищ на месте эписто­лярного начального обращения, например: «Борода! Как поживаешь?» [П. Г. Щербову от 26 мая 1908 г.: Шаляпин 1960, т. 1, с. 407].

«Выход» за пределы использования стандартных речевых формул начальных эпистолярных обращений наблюдается в циклах писем Ша­ляпина, адресованных самым близким людям, - дочери Ирине, жене Иолине, М. Горькому. Так, в письмах к дочери можно найти чрезвы­чайно разнообразный перечень форм личных обращений, как началь­ных, так и внутритекстовых: производных от имени (Аришка, Аринуш- ка, Аринушенька, Иринкин, Иришенька, Иринушка, Иринон, Рири, Ринушка, Ринушек, Риночка, Ририкука), прилагательных в роли атри- бутивов (моя, милая, дорогая, любимая, родная, золотая, ненаглядная, сладкая), одиночных и распространенных приложений (дочурка; мой славный, любимый дружочек; моя милашка; моя милаша; моя ду­шечка; Аринушка-любимушка; моя детушка; детка моя дорогая; моя дорогая девчурка; моя детенка; детенышек мой милый; дорогулька), метафорических единиц (мой милый нежный цветочек Ирис; дорогая моя Цыпуленька; моя милая, дорогая Арина с розмарином; моя каса- тушка; моя девица замухрышка; моя канашечка; моя ласточка; цыпле­нок мой; моя милая стрекоза; моя милая, длиннущая дылдуха).

Подпись как средство репрезентации фатической функции также является чрезвычайно значимым элементом ЭТ. Так, наиболее частот­ным в дискурсе Шаляпина является вариант подписи, содержащей указание на имя и фамилию автора: Федор Шаляпин. Ситуативными, т. е. зависящими от условий общения, в первую очередь, - личности адресата, можно считать также такие варианты, как: Твой Федор Шаля­пин; Твой всегда Федор; Федор Шаляпин; Федор; Твой Федор Ш.; Ваш Фе­дор Шаляпин. Выбор атрибутива твой / Ваш обусловлен степенью бли­зости коммуникантов. Деловая корреспонденция демонстрирует «официальный» вариант подписи - с указанием профессиональной принадлежности: «Артист Федор Шаляпин» [Господам чиновникам: там же, т. 1, с. 398]. В письмах к детям подпись также носит статусно- ролевой характер: Папа; Твой Папуля; твой Папа Федя; твой обожаю­щий тебя Папуля; крепко-накрепко любящий вас Папуля; безгранично любящий вас всех Папуля; всегда твой Папуля; Папуська-Федюська.

Помимо указанных стандартных элементов эпистолярной компо­зиционной «рамки», фатическая функция ЭД реализуется посредством соблюдения коммуникантами «максим общения» [Грайс 1985], привле­чения адресата к обсуждению существенных для адресанта проблем, демонстрации уважения и доверия к мнению адресата, включения в текст письма средств речевого этикета, демонстрирующих симпатию к адресату, использования шутки, мягкой иронии, языковой игры.

Например, внимательное, уважительное отношение к своим адре­сатам демонстрирует в своих письмах Ю. М. Лотман. Постоянно при­сутствующие в нем «смешливость», чувство юмора, ирония отнюдь не мешают эффективному осуществлению переписки: «Только сегодня получил Ваше письмо. Оно шло десять дней! Это, видимо, следствие того, что Вы наклеили марку с призывом «не злоупотребляйте скоро­стью» (марку прилагаю). Вероятнее же всего, виной Ваш неразборчивый почерк: учитесь каллиграфии, и Ваши письма будут доходить быстрее» [Лотман 2006, с. 597] (из письма к Б. А. Успенскому).

Маркерами фатической коммуникативной установки, типичными для ЭТ, выступают узуальные глаголы-императивы, функционирую­щие, как правило, в рамках конечного структурного сегмента письма. Приведем примеры из цикла писем В. С. Высоцкого к жене, Л. Абра­мовой: «Целую. Привет всем. Пиши!» [от 28 февраля 1962 г.: Высоцкий 2011, т. 4, с. 255], «Пиши! Звони! Целую. Всем огромный привет» [от 11 июля 1962 г.: там же, с. 263], «Очень беспокоюсь - какие твои де­ла. Всем передавай громадный привет, целуй Аркашку. Люблю тебя, сына, все время о вас думаю. Целую» [конец января 1964 г.: там же, с. 276], «Целую тебя, жду ответа, целуй детей и опиши про все» [от 12 августа 1966 г.: там же, с. 299], «Целую тебя, люблю очень и уже страшно соскучился. Поцелуй парнишку нашего, и всем привет» [от 11 января 1963 г.: там же, с. 267], «Прикажи всем не болеть! Топни ногой и скажи: "Хватит". Передай громадный привет, и пусть выздо­равливают» [от 13 июля 1962 г.: там же, с. 266].

Авторская установка в рамках эпистолярного взаимодействия в большинстве случаев предполагает не только установление контакта, но и его поддержание с целью оптимизации.

Этикетно-ритуальная функция ЭД определяется коммуника­тивной целью автора, состоящей в установлении и регулировании (поддержании или прерывании) общения с партнером в соответствии с принятыми в обществе традициями и нормами речевого этикета [Акишина, Формановская 1981, Ранних 1992, Малинина 1994, Демеш- кина 1995, Гольдин 1997, Тарасенко 1999 и др.]. Специфика проявления данной функции в ЭД обусловлена статусными характеристиками ком­муникантов, особенностями ситуации общения, а также наличием традиции продуцирования этикетных речевых действий в рамках жанровой модели.

Несмотря на существование канона в системе средств выражения этикетных установок, становится возможным его индивидуально-ав­торское «насыщение» в ЭД отдельных авторов, особенно это касается художественных жанрово-стилистических вариантов модели эписто­лярного текста.

В силу опосредованного характера эпистолярного диалога в числе ситуаций, требующих от автора повышенного внимания и такта в адрес собеседника, выступает ситуация выражения извинения за ка­кой-либо неблаговидный, по мысли адресанта, поступок.

Например, в силу склонности не сразу отвечать на полученную корреспонденцию, вынужден часто просить извинение у своего адре­сата, объясняя мотивы своего эпистолярного «молчания», Ф. И. Ша­ляпин: «Дорогой мой Алексей Максимович. Прошли, можно сказать, ве­ка с тех пор, как мы расстались с тобой, и за исключением нескольких незначительных телеграмм я не писал тебе ни одной строчки. Эточерт знает как нехорошо с моей стороны, и я прошу тебя не ставить мне это в укор. Тем более, что я постараюсь объяснить тебе, отчего я так долго и упорно ничего не писал» [от 15 ноября 1911 г.: Шаляпин 1960, т. 1, с. 343]. Зная свой неуравновешенный характер, некоторую несобранность, актер часто просит у своих адресатов прощения, боясь по своей вине их чем-либо задеть, обидеть: «Дорогой мой друже, про­сти меня также и за то, что с деньгами я не торопился и посылал те­бе туго» [А. М. Горькому от 22 июня 1909 г.: там же, т. 1, с. 333].

Потенциальную угрозу возникновения коммуникативного сбоя заключает в себе иллокуция отказа, встречающаяся в дискурсе Шаля­пина. В силу своего чрезвычайно плотного рабочего графика, семей­ных обстоятельств или плохого самочувствия певец вынужден был от­казывать своим адресатам в просьбах о визитах или концертах. Например: «К сожалению, должен отказаться, дорогой Сергей Ивано­вич, от милого Вашего приглашения, так как у меня серьезно нездорова супруга и я вынужден сидеть дома» [С. И. Зимину от 28 июня 1907 г.: там же, т. 1, с. 407]. Однако, судя по дальнейшей переписке, дисгармо­нии в коммуникации не возникает, поскольку певец формулирует свои отказы в категоричной, но не грубой форме, в соответствии с правила­ми речевого этикета, демонстрируя при этом безграничное уважение к собеседнику. В большинстве случаев после высказывания и обосно­вания отказа Шаляпин действует как настоящий знаток человеческой психологии, переводя ракурс послания из «деловой», ставшей из-за от­каза «неудобной», в «интимно-личную» сферу: «Мне очень жаль, мно­гоуважаемая Анна Сергеевна, но я вынужден отказать «Обществу вос- помоществования учащимся женщинам в Москве» в их просьбе вот на каких основаниях... (далее следует детальное изложение обоснова­ния отказа в благотворительном концерте - А. К.) ... но о делах доволь­но. Я долго не видал Вас...» [А. С. Штекер, 1900: там же, т. 1, с. 394].

В рамках существующей национальной традиции в ЭД Шаляпина оформляется поздравление и благодарность: «Поздравляю дорогого старчища могуч богатыря днем его ангела пью здоровье привет всем» [телеграмма В. В. Стасову от 14 июля 1902 г.: там же, т. 1, с. 387], «Сер­дечное спасибо Вам за портрет. Я очень счастлив, что получил его. Уверяю, что это было в «мечтах» моих» [А. П. Чехову от 26 ноября 1902 г.: там же, т. 1, с. 397], «У меня совершенно не находится слов, ко­торыми я мог бы выразить Вам свою благодарность за Ваш удивитель­ный подарок. Икона Иоанна Богослова великолепна, и с великим наслаж­дением я смотрю на нее» [С. И. Зимину, 1916 г.: там же, т. 1, с. 430].

Специфику проявления этикетно-ритуальной функции в эписто­лярной сфере коммуникации определяет также большая степень функ­циональной нагрузки вербальных средств выражения при отсутствии невербальных компонентов. Возрастает также роль пресуппозиции, так как, например, в этикетных речевых жанрах благодарности, изви­нения преобладает перфектная основа, а жанры этикетного пожела­ния, установки на получение ответа во многом обусловлены факто­ром коммуникативного будущего).

Художественно-эстетическая функция свойственна той части ЭД, которая представлена художественно-литературным вариантом реализации модели ЭТ и рассматривается учеными в качестве «литера­турного факта» (Ю. Тынянов), функционирующего на пересечении эпистолярной (по форме) и эстетической (по содержанию) сфер ком­муникации. Подобные литературные произведения, имеющие формат письма, вполне относимы к словесным произведениям искусства, об­щим принципом использования языка в которых выступает перевод слово-понятия в слово-образ (метод художественно-образной конкре­тизации, согласно концепции М. Н. Кожиной) для выражения творче­ских потенций автора в образной форме.

Речь в первую очередь идет о лучших образцах эпистолярной про­зы, явленных в творческом наследии великих писателей и поэтов. Как отмечает Г. П. Макогоненко, «письма Пушкина и Тургенева, Герцена, Белинского и Достоевского, Толстого и Чехова читаются с не меньшим увлечением, чем их художественные произведения. Не вымысел, не ув­лекательный сюжет, не художественные образы влекут к себе читате­лей в этих письмах, но драгоценные подробности жизни их авторов, их горести и радости, их мысли о жизни и искусстве, их нравственная и общественная позиция, их слог, богатый и выразительный язык. Письма раскрывают личность писателя во всей ее сложности, проти­воречивости и неповторимости. Письма писателей XIX в. публикуются в собраниях их сочинений - полных и избранных, они сопровождают­ся обширными примечаниями, их, помимо комментаторов, изучают историки литературы» [Макогоненко 1980, с. 1].

Так, одной из отличительных черт идиостиля В. С. Высоцкого яв­ляется переход эпистолярной речи в художественную, образование на базе этого слияния феномена неповторимой манеры изложения. Это делает возможным появление переходного, синкретичного в стилевом отношении жанра. Эпистолярий поэта представляет эпистолярно- литературный вариант реализации жанрово-стилевого канона.

Об этом свидетельствует авторский метакомментарий, например: «Письмо опять литературное» [Высоцкий 2011, с. 301]. Во многом на­личие художественной составляющей в стилистической природе ЭТ поэта обусловлено присутствием в них образных средств разных ти­пов. Приведем примеры: «Были мы в Риге... прогуляли там души свои» [там же, с. 250], «одичаю и приеду варваром» [там же, с. 272], «... у меня даже роились планы, но они рухнули, разбившись о стену кинемато­графического планирования» [там же, с. 309] (метафоры); «Здесь, лапа, будут платить 30% высокогорных. Стало быть, мы как на переднем крае или в Сибири» [там же, с. 298], «Съемки - это адский котел с ки­ношными фонарями» [там же, с. 340] (сравнения); «... в каких-то хлор­виниловых куртках всевозможных ярких грузинских цветов» [там же, с. 258], «... а то и уничтожу своей неимоверной скандальной популяр­ностью» [там же, с. 326] (эпитеты); «За окном - мерзкая мелкая дрянь падает с неба» [там же, с. 251], «Уверен, что Вас никогда не покинет юмор, и мы услышим много смешного про Вашу временную медицин­скую обитель. Там ведь есть заплечных дел мастера, только наобо­рот» [там же, с. 325] (О попадании Ф. Раневской в больницу) (периф­раз); «В своих, ненаклеенных, усах, которые взрастил на лице своем» [там же, с. 309] (инверсия); «... ничего хорошего, и ничего страшного. Серенькое» [там же, с. 255], «... народ ихний - французишки то есть

-                     ринулся на улицы и в кино» [там же, с. 344] (ирония); «А потом начал активно выпадать радиоактивный дождь» [там же, с. 261] (тавтоло­гия); «Поселили в гостинице "Большой Урал" в маленький номер с ми­зерными удобствами» [там же, с. 251], «В веселом театре "Миниатюр"

-                     мрачные личности. Песню хочу написать - не для кого и не выхо­дит» [там же, с. 255] (антонимия).

В качестве отличительной идиостилевой особенности, которую демонстрирует речевой строй писем В. С. Высоцкого, можно отметить привлечение в большом количестве узуальных фразеологизмов: «И вот незаслуженный плевок в лицо» [там же, с. 330], «Я хочу поста­вить свой талант на службу пропаганде идей нашего общества» [там же, с. 330]. Традиционным показателем работы авторского языкового сознания выступает критерий лингвокреативности, проявляющей се­бя, в частности, в способности создавать окказиональные единицы по имеющимся в узусе моделям. «И вся тела горит нестерпимым ог­нем, а душа болит, и хочется домой» [там же, с. 281], «... отличные ребята, которые каким-то образом такую развели свободу, что мне дали выступить во Дворце спорта по семь тысяч человек, два концер­та» [там же, с. 310], «Я - горный житель, я - кабардино-еврейский- русский человек» [там же, с. 302].

Все перечисленные речевые средства выполняют в эпистолярии В. С. Высоцкого эстетическую и регулятивную функции.

В. В. Перхин, анализируя переписку известных русских литерато­ров (М. Кузмина, К. Федина, Е. Замятина, А. Платонова, В. Ходасеви­ча, Д. Святополка-Мирского, А. Толстого, Л. Леонова и др.), также констатирует, что высокохудожественная «почтовая проза» русских писателей - самостоятельный вид литературной деятельности со сво­ей поэтикой. Особое внимание автор уделяет таким подвидам «почто­вой прозы», как «письма высокопоставленным лицам» и «дружеская переписка». Второе, к сожалению ученого, в наше время покидает вид «почтовой» прозы и переходит в электронную, «которую мало кто хра­нит» [Перхин 2004].

Функция самопрезентации в ЭД оказывается чрезвычайно важ­ной в плане самоподачи, самохарактеризации и самораскрытия автора в условиях дистанцированного и опосредованного через текст обще­ния. Посредством умения и навыков самопрезентации автор спосо­бен сам регулировать соответствующие механизмы восприятия текстовой информации, формирования своего образа в глазах пар­тнера по общению, а с помощью стратегии привлечения внимания акцентировать интерес собеседника на наиболее предпочтительных особенностях своего внешнего облика, поведения или представления о ситуации.

Помимо сказанного, для каждого адресанта функция самопрезен­тации может наполняться индивидуальным смыслом: например, трансформироваться в функцию «ускоренного» знакомства или рас­крытия себя перед собеседником, а также функцию самопознания ав­тором письма своего духовного мира посредством некоей формализа­ции, «отстранения» собеседника.

Например, способность письма как типа текста отражать особен­ности личности адресанта, причем в его же интерпретации, отмечает­ся составителями сборника писем русского патриарха Алексия I: «Осо­бая уникальность источника заключается в том, что письма помогают увидеть глазами патриарха всю тяжесть положения Церкви, передают глубину личных переживаний Алексия I и отражают его душевное со­стояние» [Кривова 2009, с. 8]. Особенность самопрезентации Алексия I в рамках эпистолярия заключается в том, что она складывается из ха­рактеристики автором себя как политика, стратега и лидера Русской

Православной Церкви как чрезвычайно значимого в государственной структуре общественного института и личностной самохарактеристики.

Самохарактеристика автора с профессиональной точки зрения как принципиального руководителя, умелого стратега и дальновидно­го политика осуществляется в рамках деловой корреспонденции, обращенной к членам государственного Совета по делам РПЦ. Эти письма, например, демонстрируют умение Алексия I грамотно форму­лировать прошения и своевременно представить их в Совет для рас­смотрения. В ряде случаев он делает это в преддверии светских или го­сударственных праздников: «Помогите благополучному разрешению и этого вопроса (о переносе святых мощей в храм - А. К.), который благовременно, я полагаю, мною возбуждается ко дню 800-летия Мо­сквы» [Письма патриарха Алексия I... 2009-2010, т. 1, с. 251]. Патриарх обладал даром убеждения и аргументации. Например, в качестве обо­снования необходимости возвращения на родину «неблагонадежных» верующих, оказания помощи православным, проживающим за грани­цей, передачи Троице-Сергиевой лавры Церкви он приводит крайне веские доводы: «Здесь, на Родине, окруженные бдительным вниманием со стороны и Московской патриархии, они могут быть использованы на службе Московской патриархии. Всякое отклонение от линии Московской патриархии может быть замечено и пресечено в самом на­чале. Зло, которое они могут принести, несомненно, будет меньше, ес­ли они будут у нас, в Советском Союзе, чем если они будут оставлены за границей» [там же, т. 1, с. 105], «Полагаю, что возобновление тради­ционной русской политики покровительства русскому Афону может коренным образом укрепить положение последнего, укрепляя тем са­мым влияние Советского Союза среди православных народов Балкан и Ближнего Востока» [там же, т. 1, с. 183], «... факт передачи Лавры в ведение духовного ведомства расценивается как красноречивое свиде­тельство благожелательного отношения Верховной власти к Церкви» [там же, т. 1, с. 371]. Свои прошения патриарх не забывает «подкре­плять» словами этикетной благодарности: «... Ваше личное сердечное внимательное отношение к делу церковному и ко мне, с кем вам прихо­дится непосредственно и постоянно сноситься по всяким вопросам. В этом я вижу залог преуспеяния нашей совместной деятельности и на будущее время» [из письма председателю Совета по делам РПЦ Г. Г. Карпову: там же, т. 1, с. 234].